Падение империи

— Возлюбленный господин мой и благородные патриции, простите бедному рабу, не умеющему рассказать то, что он пережил слов таких нет… Голод, побои, оскорбления… Вот вся жизнь рабов в доме проклятого богача. Но я все переносил терпеливо, и, могу сказать, из кожи вон лез, стараясь угодить своему жестокому хозяину. Присутствие моего Бога придавало мне силы и мужества, так что самая тяжелая работа казалась мне легкой, самая жесткая корка хлеба, от которой отказались бы собаки, была мне вкусной пищей. Заботливо я прятал его ото всех, и долгое время это мне удавалось… Но в одно злосчастное утро нашего господина не было дома. Он уехал куда-то, и мы не ожидали его раньше другого дня. Он же вернулся нежданно-негаданно, чтобы застать врасплох своих бедных рабов и иметь предлог для новых истязаний… Крадучись, точно вор, прошел важный господин в жалкую хижину своего невольника и, внезапно отворив дверь, обнаружил меня. Я лежал на земле, а мой Бог обвился вокруг моей шеи и ласково глядел на меня своими сверкающими пурпурными глазами… Завидев змея, Кальпурний перепутался, закричал, заохал и стал звать на помощь… На коленях уверял я его, что зубы нашего Бога не ядовиты, но смертельна его ненависть, и горе тому, кто заслужил ее… говорил я своему хозяину, но благородный Кальпурний ничего не слышал и только повторял, заикаясь от злобы: «Убей эту гадину… сейчас же убей». Мог ли я исполнить такое приказание? Я молчал, прижимая моего бога к сердцу и твердо ожидая помощи неведомой силы, исходящей от него.. Видя мое неповиновение, мой хозяин пришел в бешенство и, призвав невольников, крикнул: «Сейчас же отнимите эту гадину и сварите ее живьем… Этого дерзкого ослушника я заставлю сожрать своего Бога. Это будет ему лучшим наказанием»… Когда я услыхал эти слова и увидел, как два надсмотрщика протянули руки, чтобы вырвать из моих объятий Бога моего народа, я почувствовал прилив нечеловеческой силы. Мой Бог пробудил в моей памяти воинский клич моего племени, и я смело ринулся в самую гущу врагов. На крики хозяина сбежалось душ сорок невольников, но все они расступились передо мной. Долго раздумывать и колебаться не было времени. Я отшвырнул хозяина ударом ноги в брюхо и, выскочив за ворота, побежал сам не зная куда… «Мой Бог внушит мне, что делать», — думал я и мчался быстрее степной антилопы… Недаром же мои сверстники называли меня «соперником страуса». Ни одна здешняя лошадь не обгонит Сифакса, где же было догнать его невольникам Кальпурния, истомленным и измученным. От них убежать было бы нетрудно, но к несчастью они знали город, я же недавно был привезен в Рим и не знал, куда какая улица ведет. Мои преследователи это сообразили и, разделившись на кучки, разбежались в разные стороны, так что куда бы я ни кинулся, всюду мне навстречу попадались враги. По счастью, большинство невольников было без оружия, я же, пробегая мимо какой-то кузницы, успел схватить толстую железную полосу, которая сослужила мне хорошую службу. Три-четыре раза пришлось мне прибегнуть к ней, когда на меня накидывалось очень много врагов сразу. Не один из них остался на месте с пробитой головой или с переломанными ребрами… Но их было так много… Я же чувствовал, что не смогу долго сопротивляться и отбиваться от стаи преследователей, как дикий зверь от стаи собак… И я решил не сдаваться живым своему мучителю… Если бы я знал, где протекает река, я бы пробился к ней и бросился бы в воду вместе со своим Богом. Но воды нигде не было видно… Решившись дорого продать свою жизнь, я бежал, выбирая место, где бы меня нельзя было окружить и схватить сзади… В последний раз прижался я губами к голове моего Бога, прося у него прощения за то, что не сумел уберечь его… Но тут он сжалился надо мной и послал мне навстречу божественного и несравненного героя, храброго, как лев, и мудрого, как слон пустыни, — того, в ком соединились все доблести и все добродетели, — одним словом — моего дорогого господина…

Живой и образный рассказ Сифакса произвел впечатление. Его слушали со вниманием. Даже ленивый Бальбус поставил недопитым свой кубок и не сводил глаз со стройного молодого мавра. Никто не прерывал его ни словом, ни жестом, и только теперь Цетегус остановил невольника, со скромной улыбкой прося у присутствующих извинение за слишком горячие похвалы сына пустыни.

— Довольно, Сифакс… Ты хорошо рассказывал до сих пор… Остальное я лучше доскажу сам… Надо вам сказать, друзья мои, что в ту минуту, как Сифакс подбегал к улице Нерви, я возвращался от гробницы Адриана.