Падение Левиафана

Была причина, была цель. Что-то оправдывало зверства, чтобы избежать еще худших. Он предал свой народ. Он участвовал в заговоре против миллиардов. Он обрек преданных ему людей на смерть. Была причина. Он помнил ее. Он забыл. Он вновь открыл для себя великолепный блеск желтого цвета и посвятил себя чистому переживанию этого.

Он слышал голоса как симфонии. Он слышал их как шарлатанов. Он с удивлением обнаружил, что он существует и что это он. Он должен был что-то сделать. Спасти человечество. Что-то до смешного грандиозное в этом роде.

Он забыл.

Вернись. Папа, вернись ко мне.

Как в детстве, когда она была маленькой и он спал рядом с ней, он по привычке переключился на нее. Его дочь зарычала, и он проснулся, чтобы его жене не пришлось этого делать. Его рука была в ее руке. Она что-то сказала. Он не мог вспомнить слова, поэтому посмотрел назад во времени, туда, где она их произнесла. Доктор Кортасар? Он собирается убить меня.

Это казалось неправильным. Он не знал, почему. Буря в другом месте была то громкой, то тихой. Это было связано. Он должен был спасти их от того, что было в буре, что было бурей. Или от их собственной слишком человеческой природы. Но его дочь была там, и она была интересной. Он мог видеть, как ее мозг, ее тело проникает в беду. Боль в ее крови ароматизировала воздух вокруг нее, и он хотел. Он хотел успокоить ее, утешить. Он хотел исправить все, что было для нее плохо. Но самое интересное, впервые он хотел.

Странное ощущение того, что он чувствует эти вещи, привлекло его внимание, и он сместил фокус. Он взял ее за руку и пошел бродить. Когда он вернулся, он все еще держал ее за руку, но она была уже другой. Нам просто нужно просканировать вас, сэр. Это не больно.

Он вспомнил доктора Кортасара. Он собирается убить меня. Он отмахнулся от Кортазара, надавив на пустое пространство между крошечными частицами, которые делали его физическим существом, пока тот не рассыпался, как пыль. Вот так. Это было исправлено. Но это усилие утомило его и заставило тело болеть. Он разрешил себе дрейфовать, но даже при этом заметил, что дрейф стал меньше. Его нервная система была разрушена, но она продолжала срастаться. Его тело продолжало настаивать на том, что даже если оно не может продолжать, оно может продолжать. Он восхищался этим упрямым отказом умереть, как будто это было что-то вне его самого. Бездумный и физический импульс двигаться вперед, решимость каждой клетки двигаться вперед, упрямая потребность продолжать существование, для которой даже не требовалось воли. Все это что-то значило. Это было важно. Он просто должен был вспомнить, как. Это было связано с его дочерью. Это было связано с ее безопасностью и здоровьем.

Он вспомнил. Он помнил, что был мужчиной, который любил своего ребенка, и поэтому он помнил, что был мужчиной. И это была более прочная веревка, чем амбиции, на которых была построена империя. Он помнил, что сделал себя не человеком, а чем-то другим. Что-то большее. И он понимал, как эта чуждая сила одновременно ослабила его. Как грубая и безапелляционная глина его тела удержала его от уничтожения. Меч, уничтоживший миллиард ангелов, причинял неудобства лишь приматам в их пузырьках металла и воздуха. А человек по имени Уинстон Дуарте, находившийся на полпути между ангелом и обезьяной, был сломлен, но не убит. Осколки нашли свой собственный путь.

Был и еще кто-то. Человек с сухими руслами рек в голове. Еще один человек, которого изменили. Джеймс Холден, враг, который поделился своим врагом, еще до того, как Уинстон Дуарте сломался, а сломавшись, стал.

С бесконечным усилием и осторожностью он втягивал невыносимую необъятность и сложность своего осознания внутрь, внутрь и внутрь, сжимая себя в то, чем он был. Голубой цвет превратился в цвет, который он знал как человек. Ощущение бури, бушующей по ту сторону, насилия и угрозы, исчезло. Он почувствовал теплое, пахнущее железом мясо своей руки, которая ничего не держала. Он открыл глаза, повернулся к пульту управления и открыл соединение.

"Келли", - сказал он. "Не могла бы ты принести мне свежий чайник?"

Пауза была меньше, чем можно было ожидать при данных обстоятельствах. "Да, сэр", - сказала Келли.

"Спасибо". Дуарте отключил связь.

В его кабинете стояла медицинская кровать с матрасом из пенополиуретана для предотвращения пролежней, но он сидел за своим столом, как будто и не покидал его. Он оглядел свое тело, отмечая его слабость. Тонкость мышц. Он встал, сцепил руки за спиной и подошел к окну, чтобы посмотреть, сможет ли он. Он смог.

Снаружи шел мелкий, звонкий дождь. На дорожках были лужи, а трава была яркой и чистой. Он потянулся к Терезе и нашел ее. Ее не было поблизости, но она не была в беде. Это было похоже на то, как она снова блуждает по дикой природе, только без искусственного объектива камер. Его любовь и снисходительность к ней были огромными. Океанической. Но это не было настойчивостью. Самым верным выражением его любви была его работа, и поэтому он обратился к ней, как будто это был любой другой день.