Падение Света

— Умеренность полезна Азатенаям, и не без веской причины, сам понимаешь. Но я поддразнивал его и тем разбудил силу. — Он запнулся. — Если такая мощь доступна Хунну Раалу, боюсь, встреча армий станет походить на сражение пшеницы с серпом.

— Но Азатенай решил быть на вашей стороне, милорд. Связал, говорите, себя клятвой.

— Он предложил окончить гражданскую войну.

— Мудрыми речами — или жестоким разрушением?

— Полагаю, он сам не решил.

Холод ночи проник в кости Грипа. Дрожа, он потуже натянул плащ на плечи. — Значит, вы держите его в пределах касания меча.

— Грип Галас, ты не должен быть на битве.

— Милорд…

— Я снова должен отдавать приказы?

— Моя супруга будет там, станет командовать домовыми клинками.

— Переубеди ее.

Грипу было нечего сказать.

— Ее дядя умелый командир, — заметил Аномандер. — Увези ее, Грип. И сам убирайся подальше.

— Она никогда не простила бы вас, — шепнул Грип. «Как и я сам». Миг спустя, глядя на молчащего Аномандера, Грип выругал себя дураком. «Он, конечно, понимает. И советует заплатить цену за ее жизнь».

Мужчины молча развернулись и пошли в лагерь.

* * *

Пелк следила за уходящим Азатенаем. Похоже, тот собирался спать. Она присела у огня, грея руки, и взглянула на Айвиса.

— Ты решила не возвращаться в Легион, — заметил он.

— Похоже на то.

— Избавила себя от погрома отрицателей.

— Да уж.

— Отрицатели начали огрызаться.

Она кивнула.

— Пелк…

— Хватит, Айвис. Чудное время года: ужасы со всех сторон, но мы нашли остров убежища. Первый же шторм унесет песок. Как уже унес нашу чудную идиллию. Я не жалею.

Он осторожно опустился на поваленное дерево у костра, слева от нее. — А я жалею, — сказал солдат тихо. — Что отвернулся от тебя. Что был так глуп и решил, что это ничего не значит. Время вдали от сражений и безумия. Те проклятые Форулканы блеяли о справедливости, даже истекая кровью на земле. Покинув тебя, я оставил что-то за спиной. — Он задумался. — Когда же решил вернуться и найти… — Голова качнулась. — Потерянное нельзя не восстановить, не отменить.

Пелк следила за ним. — Разбитое сердце, Айвис. Оно может излечиться, но рубец останется, и больше всего ты жалеешь прежнюю целостность. Но да, тебе не вернуться назад.

— И ты пошла и чуть не погибла.

— Стала беззаботной. Раненые, они такие.

Айвис закрыл лицо руками.

Она хотела потянуться, предложить касание, нежно опустить ладонь на мужское плечо. Но лишь поднесла руки в яростному пламени костра. — Лучше все позабыть, — бросила она. — Дела давно ушедших дней. Не ты один был глуп, знаешь ли.

Он поднял покрасневшие глаза. — А сейчас?

— Я нашла другого.

— А.

— Келлараса.

— Да… он хорош. Полон чести.

— А ты?

— Нет. Ни то ни то. Всегда старался быть выше своего положения. Вечный танец, вечное разочарование. Кого не коснуться, тот остается чистым и непорочным. Как-то так.

Она спокойно посмотрела ему в глаза. — Мудацкий ты дурак, Айвис.

Он отвел взгляд, будто ударенный.

Пелк не унималась: — Я закончила, служа леди Тулле. Видела, как ее влечет к Грипу Галасу, если можно так сказать. Кровные линии, положение и чины. Вся эта чепуха. Если нашел кого-то, кто заполнил сердце, все его трещины, остановил утечки — в Бездну положение, Айвис. Но, видишь ли, я хорошо тебя знаю. Ты только ищешь оправданий, чтобы не делать ничего.

— Не могу. Она заложница под моей защитой!

— Надолго ли? О, не можешь ждать, уйди со службы Дома Драконс.

Он уныло смотрел на нее.

Пожав плечами, она порылась в мешке, вынув фляжку. — А пока, старый любовничек, запьем ночь и вспомним ночи прошлого, когда у нас было всё и ничего, когда мы знали всё, но не понимали ничего. Выпьем, Айвис, за утонувшие острова юности.

Он поморщился, но принял фляжку. Рот искривила насмешливая ухмылка. — Вижу, уже близки берега сожалений о прошлом.

— А я нет. Ни о чем не жалею. Даже о том, что еще жива.

— Я сильно тебя обидел?

— Как только мог, готова спорить. Но вижу я это только сейчас.

— Считаешь меня бесчувственным?

— Считаю тебя мужиком.

— О… ох, Бездна меня забери.

— Выпьем.

Он поднял фляжку. — За глупцов.

Она подождала, забрала фляжку и выпила сама. — За всех глупцов, что готовы были помереть, но так и не померли.

И тут же увидела его лицо преобразившимся, открывающим еще живую любовь, и впервые за десятки лет ощутила покой. «Всегда говорила: сердце не там, где ты его чувствуешь. Но хорошо ждать, если ожидание — все, что осталось».

* * *

— Я размышлял, — сказал лекарь Прок, — о природе поддержания. Касательно новорожденных.

Вренек покосился на мужчину: лицо в свете очага — одни острые углы, щеки запали — и подумал о резьбе по дереву, на стволах старых деревьев. В обычае отрицателей делать лица на стволах, чаще на опушках лесов, около расчищенных и засаженных мест. Мать говорила, что так они отпугивают чужаков, предупреждают не рубить новых деревьев. Но Вренека эти изображения никогда не пугали. Он не видел в них предупреждений — одну лишь боль.