Падение титана, или Октябрьский конь

Публий Сервилий Ватия Исаврик происходил из знатного плебейского рода и был сыном самого преданного клеврета Суллы. Тот процветал, пока действовала конституция Суллы, а когда она рухнула, сумел извернуться и ничего в итоге не потерял. Теперь он доживал свой век в загородном поместье, а его сын взял сторону Цезаря, что было загадкой для людей, склонных оценивать поведение римских аристократов по традиционным пристрастиям их семей. Все Сервилии Ватии слыли замшелыми консерваторами, к каковым, собственно, причислял себя и Сулла. Однако именно этот Ватия был в душе игроком и сделал ставку на крайнюю политическую лошадку. Он был достаточно умен, чтобы понять, что Цезарь не демагог и не авантюрист.

Серые глаза сверкнули, худощавое лицо озарилось улыбкой. Ватия взял руку Цезаря в обе ладони и энергично потряс.

— Хвала богам, ты вернулся!

— Пройдемся с нами. Где Поллион и Требеллий?

— Они придут. Мы не ждали тебя так рано.

— А Марк Антоний?

— Он в Капуе, но сообщил, что едет в Рим.

Они подошли к массивным бронзовым дверям в боковой грани очень высокого подиума храма Сатурна, где находилась государственная казна. После продолжительного стука одна створка двери приоткрылась и показалось испуганное лицо Марка Куспия, tribunus aerarius.

— Сам открываешь двери, а, Куспий? — спросил Цезарь.

— Цезарь! — Двери распахнулись. — Входи же, входи!

— Не могу понять, чем ты так напуган, Куспий, — сказал Цезарь, шагая по слабо освещенному коридору. — Тут ведь пусто, как в кишках после клизмы.

Он заглянул в ближайшую кладовую, нахмурился.

— Хорошее промывание. Сколько ушло лазерпиция? Никак не менее полутора тысяч фунтов, я полагаю. Кто ставил клистир?

Куспий не стал притворяться непонимающим.

— Марк Антоний, Цезарь. Как заместитель диктатора. Он сказал, что ему надо заплатить легионам.

— Чтобы оплатить всю войну, я взял только тридцать миллионов сестерциев монетами, десять тысяч талантов серебра и пятнадцать тысяч талантов золота, — сказал Цезарь ровно. — А того, что взяли после меня, даже двумстам легионам хватило бы с лихвой. Я умею считать и прикинул, даже с учетом издержек, сколько должен найти в казне, заглянув сюда снова. Но не ожидал увидеть ее совершенно пустой.

— Золото все еще здесь, Цезарь, — нервно сказал Марк Куспий. — Я просто перенес его подальше. А тысяча талантов серебра ушла на чеканку монет во время консульства Публия Сервилия Ватии.

— Да, я чеканил, — подтвердил Ватия, — но в оборот были пущены только четыре миллиона сестерциев. Остальное вернулось сюда.

— Я записывал все. У меня есть все цифры!

— Никто не винит тебя, Куспий. Но пока диктатор в Италии, никто не имеет права взять ни одного сестерция без его разрешения, это ясно?

— Да, Цезарь, яснее ясного!

— Послезавтра придет корабль с семью тысячами талантов золота и большим количеством золотых корон. Золото пойдет в казну, его надлежит опечатать. Короны пусть ждут моего триумфа. Доброго тебе дня.

Куспий закрыл двери и, обессиленный, сполз по ним на пол.

Ватия оглядел обоих Цезарей.

— Антоний что-то замыслил?

— Скоро узнаем, — ответил диктатор.

Публий Корнелий Долабелла происходил из старинного патрицианского рода, но обедневшего — обычная вещь. Как и другой Корнелий, Сулла, Долабелла всеми правдами и неправдами добывал средства на жизнь. Он был привилегированным членом клуба Клодия в те дни, когда Клодий вкупе с другими отъявленными буянами будоражил своими скандальными выходками весь благонравный Рим. Около семи лет назад Милон убил Клодия на Аппиевой дороге, и это, естественно, привело к распаду клуба.

Но некоторые члены клуба обрели нешуточную политическую известность или прославились на поле брани. Гай Скрибоний Курион, например, стал блестящим плебейским трибуном, сторонником Цезаря, и лишь смерть в бою помешала его звезде взлететь выше других. Децим Юний Брут Альбин, которого все звали просто Децимом Брутом, вырос из предводителя уличных банд Клодия в очень способного командира и сейчас замещал Цезаря в Длинноволосой Галлии. А Марк Антоний добился таких успехов, что теперь, как заместитель диктатора, был вторым человеком в Риме.

А вот Долабелла ничего особенного добиться не смог. Получалось так, что он всегда оказывался не в том месте, когда раздавались хорошие должности, хотя и объявил себя сторонником Цезаря, как только тот перешел Рубикон.