Падение Ворона

Гангрене было за пятьдесят, и он имел вид классического урки, отпетого босяка: выдвинутая вперед челюсть, низкий покатый лоб, маленькие мутные глазки, железные зубы, которые он не считал нужным по нынешней моде менять на металлокерамику. Высокий, сутулый, с длинными, как у орангутанга, почти до колен руками, он был весь расписан татуировками, которые раскрывали понимающему человеку все зигзаги пройденной им жизненной дороги. Одевался Гангрена затрапезно — мятые брюки неопределенного цвета, рубаха с длинными рукавами в любое время года. Он не следил за собой, иногда ударялся в многодневные запои с такими же урками в грязных, заплеванных притонах. Он около двадцати лет провел за решеткой и, как ни странно, чувствовал себя там лучше, чем на воле. Объяснялось это тем, что камерная жизнь примитивна, как жизнь животных, а Гангрена прекрасно разбирался в животном существовании зэков, так как сам являлся неотъемлемой частью этого душного, вонючего и опасного мира. Войдя во двор, он сразу срисовал бойцов Рыжего, хмыкнул многозначительно, покрутил головой, махнул рукой и вместе с Оскаленным вошел в офис.

В руке он, к удивлению братвы, держал не топор или обрез, которые бы удачно дополнили его образ, а маленький дешевый блокнот, который можно купить в любом канцелярском магазине.

— У ментов научился, — перехватив недоуменные взгляды, усмехнулся он. — Записываю, кто что говорит. Так точнее выходит…

Следов побоев и пыток на Оскаленном заметно не было, хотя лицо его раскраснелось от возбуждения. Бешеный и Губатый приветствовали возвращение кореша радостными криками и объятиями. Только Ворон остался сидеть, развалясь на диване в прежней вольготной позе. Так и положено сидеть хозяину.

— Так ты и есть Ворон? — прищурившись, негромко спросил Гангрена.

Ворон, не сдвигаясь с места, молча кивнул.

— Знаешь, кто я?

— Знаю.

— Базар есть. Пойдем, покатаемся!

— Я не телка, чтобы меня катать. Хочешь базарить — базарь здесь!

— Тогда пусть все нарисуют ноги!

Ворон кивнул, и братва вышла во двор, где ожидали Колхозник и Мясник. Между ними тут же завязался оживленный разговор.

Гангрена взял стул и сел напротив Ворона. Помолчал, внимательно ощупывая его взглядом.

— Что-то ты на батю не очень похож, — наконец сказал он. — Молот у нас в авторитете, и вопросов к нему никогда не было. Потому что он никогда косяков не упарывал…

— А я упорол, что ли? — хмуро спросил Ворон.

— Пока не знаю, — многозначительно покрутил головой Гангрена. — Начал ты круто: с пеленок зону топтал… но то не твоя заслуга — мамашкина. Она весь срок в ДээРе[7] прокантовалась, а это, считай, санаторий! Многие бабы нарочно залетают от кого попало, чтобы туда соскочить…

— Ну, ты базар-то фильтруй! — резко бросил Ворон и сел ровно, наклонившись вперед и уперев кинжальный взгляд в мутные глазки собеседника. — Метешь метлой, как фраер локшовый!

— Да ты что, Воронок, огорчился! — Гангрена даже за сердце схватился, встал и пересел на диван, обнял, погладил по спине, будто успокаивая. — Я и в мыслях плохого не имел про Марусю! Просто бывает так: шалашовки всякие дают кому ни попадя — или нашему брату, арестанту, или конвойному, или вольнонаемному, да мало ли кому… Все, чтобы свое положение облегчить, а ребенка потом бросают, он им и сто лет не нужен… Так что не огорчайся, братское сердце, мы к тебе со всем уважением, это от бати к тебе перешло, он у нас в авторитете… Да и ты по малолетке круто отметился: пришил какого-то крысеныша, и в воспиталке[8] себя поставил, как положено… Ну, да потом какое-то мутилово пошло, не о нем сейчас речь…

— Чего ты меня обнимаешь, как бабу? — Ворон попытался отодвинуться, но Гангрена не отпускал — рука орангутанга крепко обнимала его за плечи и не давала двинуться с места. — Руку убери, не понял?!

Двумя руками, с усилием, он освободился от непонятно какого объятия — дружеского или смертельного.

Гангрена причмокнул и немного помолчал, внимательным взглядом изучая Ворона.

— А речь сейчас о тебе, — продолжил он после многозначительной паузы. — Кто ты по жизни? Чем живешь? Чем дышишь?

— Такие вопросы в ментовке задают! — Ворон отодвинулся на полметра и уперся в диванную спинку.

— В ментовке тоже иногда дело спрашивают! Только им мы отзываться не обязаны, а среди своих ни у кого тайн нет…

— Точно нет?

— Правильным пацанам скрывать нечего, а кривых, да путаных я распознаю и выправляю, — назидательно сказал Гангрена. — Говорят, хорошо выходит!

— Выходит хорошо, а заходит хреново, как в том анекдоте! — презрительно бросил Ворон.

— Ты что? — нахмурился Гангрена. — Обоснуй!

— Баба лавэ занесла в СИЗО, ей муженька вывели в оперский кабинет, будто на допрос, покувыркались, она накормила его досыта, вернулся в хату, а там ты его в оборот взял: обнюхал, под ногтями поковырялся, только в жопу не залез… И объявил, что он наседка, вот его мусора́ и подкармливают! И честного фраера с твоей подачи задавили шнурком… Это правильно, по-твоему?