Падшие к небесам

– Когда ты с Хайбулой куролесил. Мы с Садохой сюда раза четыре приходили. Этот первое время постоянно к нам подлетал. Я между прочим ксивой сверкнул – он аж в лице поменялся. Последний раз уже не подходил, – Тагир перевернул листок, – Так, с числом намек понятен, значит. Следующая угадай-ка – в какой школе учился наш пробор?

– Ну и что? Ему лет двадцать пять. Он её с линейки что ли обрабатывал.

– Двадцать один.

– И что это меняет? Когда он закончил школу, она в каком классе-то была, в шестом?

– Ну так себе зацепонька, согласен… но он же мог туда возвращаться?

– Ты часто в школу после окончания возвращался?

– Что ж, в жопу эту версию, – Тагир махнул рукой, едва не задев бокал, – А теперь финальная угадай-ка. На какой машине он приезжал одно время на работу?

– Ну говори.

– Черная девятка, я её пятки! Шторки и в бардачке фунт махорки. Бам, нашальнике! Про махорку это уже отсебятушка, как ты понял. Всегда ведь вздрагивает во мне поэт, когда пивасик водку тереблет.

Адиль попросил ещё два бокала и телефон администратора.

43

Знакомый с детства двор подрагивал от неведомых вибраций. Цепи на качелях, пульсируя звеньями, сползали к застывшим седушкам. Скамейки были выложены из огромных брусков ирисок. Рослые тополя щекотали кончиками сливочные щеки луны. От сияния полированной кривоногой горки в центре двора слезились глаза. Всё вокруг замерло и пребывало в движении одновременно. Всё казалось таким уместным, наполненным, завершенным, приветливым. Новое ощущение накрывало её мозг тяжёлыми, жирными, подтекающими мазками. Он стоял сзади, обхватив её своими сильными руками, будто не давая ей упасть. Какой же он был удобный. Шептал на ухо всю правду о ней, вторил её мыслям о не оправдавших своей роли родителях, о тупой школе, шептал о том мире, который они могут построить для себя сами без всего этого великовозрастного, запрограммированного сала.

Ей нравилось та жадность, с которой он вдыхал цитрусовый запах её волос. Она дышала вместе с ним, полной грудью, задерживая воздух, что бы ещё плотнее прижаться к нему. Как много мест она перебирала в голове, представляя, куда сбежит из этого города, сбежит из рая на земле, где она была лишней, а теперь понимала, что нашла то самое место в его объятьях.

Дыхание замерло, когда она почувствовала жар его губ на своей шее. Жар распространился по телу, теплыми потоками спускаясь к животу. Она обхватила насколько смогла его руку и сжала, чувствуя, как под ладонью играют мышцы запястья. Последнее, что она запомнила, было то, как горели её мочки, когда одной она прильнула к его холодной скуле, и раздался звук открываемой двери.

Через окно между лоджией и её комнатой она увидела, как в прихожей загорелся свет, и мать окликнула её. Он уже отмерял расстояния для прыжка и рассчитывал, сможет ли достать до дерева, как вдруг оба поняли, что с каким бы успехом он не выполнил этот трюк, туфли будут ожидать акробата-хозяина в прихожке. Тут оба разразились безумным смехом, который тем более подступал, чем сильнее они пытались его подавить. Заира залилась хохотом, будто торжествующая ведьма, когда увидела недоумевающее лицо матери, зажигающей свет в её комнате и медленно приближающейся к ним. Как только она взялась за ручку двери на лоджию, они выбежали через другую дверь и понеслись через спальню матери к прихожей. Женщина успела заметить, как он выскакивает в подъезд с одним ботинком в руке и запустила в него обувной ложкой. Лошадиная голова, которой заканчивалась ложка, впилась ему в лопатку.

– Топи, мой рыцарь! – выкрикнула Заира.