Израэль возвращался домой из синагоги, шел с опущенной головой, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Он понимал, что припозднился. С каждой минутой, проведенной среди своего народа, в обстановке дружелюбия и комфорта, он все больше подвергал себя риску по пути домой. Но как же не хотелось покидать благожелательные лица, атмосферу тепла и непринужденного общения, тем более приятную после того, как целыми днями только и делаешь, что наживаешь себе головную боль, пытаясь понять чужеродные звуки, которые произносят чужеродные рты. Лондон хоть и перенаселенный город, а чувствуешь себя здесь как на необитаемом острове.
Было далеко за полночь, когда он вышел на Коммершл-стрит – широкую светлую улицу, относительно безопасную, потому что здесь толпился народ, хотя по большей части не его роду-племени. К сожалению, он выделялся в толпе. Своими кудрями, чертами лица, одеждой… Все это были указатели, маяки для тех, кто ненавидел таких, как он. Они не были знакомы с ним, не знали, что Израэль не представляет угрозы, но смотрели на него враждебно, со злостью. Их неприязнь он всегда принимал на свой счет и, силясь понять чужую речь, часто думал, что, возможно, его спутали с каким-нибудь негодяем, совершившим нечто ужасное. Теперь он избегал всякого общения с ними. Язык у них сам по себе был чудно́й, так еще одни и те же слова разные люди произносили по-разному.
У него участилось дыхание. Легкие не успевали насыщаться воздухом из-за того, что, нервничая, он взял слишком быстрый темп. Торопливо шагал, держа руки в карманах. Глаз от тротуара не поднимал. Свернул на Бернер-стрит, в кромешный мрак. Да, уже очень поздно. Нужно было уйти гораздо раньше. Впредь он будет строже контролировать себя. Слишком темно, слишком страшно.