Падшие люди

В камере Кейт легла на спину и вскоре захрапела. Все равно через пару часов она начнет ворочаться. Кейт плохо переносила заточение в четырех стенах. Это неизменно порождало воспоминания – самые худшие – о том времени, когда она горбатилась на оловоплавильном заводе в адской бездне «Черной страны»[18], где от чанов с кислотой жгло глаза и саднило горло. Даже теперь она словно наяву слышала бряцанье и скрежет изготавливаемых цепей, задыхалась от ядовитого дыма, клубами вырывавшегося из печей, в которых обжигали кирпичи, до сих пор в ушах звучал лязг листов стали, что рабочие тащили по земле, и монотонный скрип вращающихся железных колес. Разумеется, она поступила правильно, что решилась испытывать судьбу на студеных улицах Лондона, где можно наслаждаться свободой, музыкой, танцами. Лучше уж ночевать под открытым небом, чем во чреве имперской преисподней, хоть там и тепло. Нет уж, спасибочки.

* * *

В десять часов мистер Халл, надзиратель в полицейском участке Бишопсгейта, заглянул в камеру «миссис Никак». Та лежала на спине и храпела как свинья; носки ее башмаков смотрели прямо в потолок. Он продолжал навещать ее через определенные интервалы времени и позже услышал, что она поет в камере. С удивлением он отметил, что голос у нее неплохой. Мистер Халл посмотрел на часы: четверть первого ночи.

Он откинул люк на двери, наблюдая за задержанной. Теперь она сидела спиной к стене и болтала ногами, свесив их на пол.

– Когда меня выпустят? – спросила женщина, потирая глаза, как маленькая девчушка, хотя, судя по морщинам, она была далеко не юна.

– Когда сможешь сама позаботиться о себе, – ответил мистер Халл.

– А я уже могу, честное слово, – пискнула она девчачьим голоском.

Он закрыл окошко. Пусть посидит еще минут пятнадцать, а потом он сообщит дежурному Байфилду, что она очухалась.

Когда ее наконец решили отпустить и повели из камеры в дежурную часть, женщина спросила у мистера Халла, который теперь час.

– Выпить уже не получится, слишком поздно, если ты об этом.

– Мне домой надо. Муж, наверно, с ума сходит от беспокойства, шкуру с меня сдерет.

– И поделом, – сказал он.

– Так который час?

– Второй час ночи.