Падшие в небеса. 1937 год

«От тюрьмы и от сумы — не зарекайся? От тюрьмы и от сумы никто не застрахован! Господи, как верно? Народ выстрадал эту философию! В России, во все времена — эта философия не подвергается сомнению! И раньше при царе, и теперь — при советской власти! Что изменилось?! Что?! От тюрьмы и от сумы? Никто не может зарекаться. Никто! Никто не имеет право зарекаться! И кто знает, может быть, и я буду сидеть — за теми стенами? Может быть и я вскоре, окажусь — в тесной и холодной камере? Человек не ценит своего счастья и потом с таким умопомрачительным наслаждением вспоминает те минуты, когда, как оказывается — он был счастливым и просто не знал этого! Просто не знал! А, что такое счастье?

Может счастье — это когда нет проблем? Когда — ты здоров, а твои родственники на свободе? Когда — ты ждешь ребенка? Может быть — это и есть счастье?! Да определенно — это и есть счастье! Цените его люди — когда, оно, у вас есть! Цените люди!» — от таких дум, на глаза у Веры, навернулись слезы.

Девушка не хотела, что бы прохожие видели, что она плачет. Не хотела! Но никто не смотрел в ее сторону. Люди молча шли мимо. На встречу. По своим делам. Просто шли. Шаг за шагом. Как она. Шли по жизни. Кто-то от тюрьмы…. а кто-то в ее сторону. Это было очень символично в эти минуты. Вера грустно улыбнулась… Чем ближе Вера подходила к тюрьме — тем сильнее билось от напряжения ее сердце. Она, словно сказочная принцесса, добровольно шла в замок злого колдуна! Шла, что бы освободить своего принца и старого немощного короля-отца! «Тюрьма! Странно звучит теперь это слово?! Тюрьма — рухнувшая надежда, неволя! Сколько людей, за два века, пока стоит этот дом — мучались в тесных камерах с толстыми решетками на окнах?» — Вера содрогнулась. Она вдруг вспомнила — когда была маленькая, отец ей рассказывал разные истории — о том, что скоро наступит. Рассказывал ей о светлом будущем, в которое стремится, как он называл — их «пароход-страна». Новая, счастливая страна — рабочих и крестьян! Папа рассказывал ей про злых «злодеев буржуев», которые спят и видят — как задушить Страну Советов! О том, как совсем скоро — не будет голодных и бедных! Все будут жить счастливо! В красивых — белых и больших домах! И вот, однажды она — маленькая девочка спросила отца — указав пальцем на здание тюрьмы:

— Папа, а что, когда наступит твое светлое будущее — тюрьму сломают?

— Наверное, дочка.

— Папа, а зачем ломать такой большой и прочный дом, а не лучше ли там жить?

— Нет, люди в нем мучались дочка, его лучше сломать! — ответил тогда отец. Это странный разговор она и вспомнила. Что тогда имел в виду ее отец? Мог ли он догадываться, что через десять лет, он, сам, будет сидеть — за этими стенами, в этом страшном доме? И если бы, ему, тогда, кто-то сказал, что его, потомственного рабочего — Павла Ивановича Щукина, заберут ночью и увезут, вот, в эту, самую тюрьму, он бы не поверил и рассмеялся. Вера подошла к главному входу. На стене висела табличка — совсем маленькими буквами было написано: «Помещение для приема передач находится за углом». Стрелка указывала направо. Щукина двинулась вдоль высокой, кирпичной стены. Шла осторожно — медленно переставляя ноги, боясь оступиться. Утоптанный снег превратился в лед. Черные наледи, зияли на тротуаре, словно полыньи на реке. Вера внимательно смотрела под ноги. Она подняла глаза и увидела ее! Это была жена, их друга семьи — дяди Левы Розенштейна, тетя Роза. Такого самого, дяди Левы, из-за которого и забрали отца. Дяди Левы — обвиненного во вредительстве. Грузная, смуглая, женщина, медленно двигалась ей навстречу, с огромным баулом в руке. Тетя Роза, ни на кого, не обращала внимания. Она просто брела. Ее глаза смотрели, вдаль,… поверх голов прохожих. Вера остановилась. Дождалась, когда женщина поравняется с ней на тротуаре. Дотронулась до тети Розы рукой. Розенштейн вздрогнула. Губы задрожали. Она посмотрела на Веру и кинулась с распростертыми объятиями. Она, причитая, сдавила Щукину своими толстыми руками, как тисками:

— Ой, доченька! Ой, доченька! Верочка! Прости, прости! Ой, горе!

Вера попыталась вырваться. Но, поняв, что это бесполезно — стояла и безропотно ждала. Розенштейн всхлипнув, несколько раз, разжала объятия и сделав шаг назад — посмотрела Вере в лицо:

— Верочка! Верочка! — женщина прижала руку к губам и качала головой.

— Тетя Роза! Тетя Роза! Вы тоже пришли с передачей? Вы знаете, что ни будь тетя Роза! Вас не было на похоронах! Что произошло? Тетя Роза? Толстушка тяжело вздохнула и ничего не ответила. Она лишь плакала, прижимая руку к губам. Вера вновь дотронулась до ее руки, покосилась на баул, что стоял у ног. Розенштейн громко рыдала и на них, стали обращать внимание окружающие.

— У вас не приняли передачу? Почему? Почему? Что там — закончен прием? — спросила Вера, с опаской оглядываясь по сторонам. Роза, вытирая слезы платком, всхлипывала. Двое солдат, что стояли возле ворот тюрьмы недобро покосились на них. Один, кивнул напарнику и что-то сказал. Щукина потянула тетю Розу за руку: