Падшие в небеса. 1937 год

— А вот и есть куда. Просто везти поезду некого. Некого. И все. До конечной станции ему не зачем ехать. Вот вы сами-то подумайте — арестанты говорят, тут, между собой, мол: везут нас в Ванино, а там на Колыму. То есть, конечный пункт — Ванино. Это на Тихом океане. Но события могут развиваться так — что не доедем мы, до Ванино.

— Как это? Угля, что ли не хватит? — недоумевал Павел.

— Да нет, молодой человек. Все гораздо проще и страшнее. Начнут нас на станциях ссаживать. По партиям. Что бы, не вести до Ванино. Понимаете. И все! Тогда пиши — пропал!

— Как, это — ссаживать? Зачем? — Павел начал злиться. Запутанное объяснение немного пугало, но и в тоже время раздражало.

— А, то, что у многих приговор могут изменить. Не довезти. Высаживать и все. А там, ой, как, все повернутся — не так может. И не какие, там, не пять лет, и не десять…

— Что вы имеете в виду? — Павел осмотрелся по сторонам, словно боясь, что их услышат. — Что некоторых просто в местные лагеря отправят? Так, это же, лучше.

— Ближе Павел — не всегда лучше. Если в ближайший час, два, начнут народ ссаживать с поезда — по мелким этапам, то все, попали мы, как кур — во щи. Так, что молитесь Павел, что бы вашу фамилию на полустанках не выкрикивали. Молитесь. И за друга своего просите.

— У кого просить — испуганно прошептал Павел.

— У Бога, Паша! У Бога! Только он, что-то может. Сейчас.

— Да хватит мне тут мозги прочищать! Какие там, полустанки? Какие фамилии? Зачем это всем надо? Нас везут на Колыму. И все! Что тут, не ясного?!

— Может, так и выйдет. Но только, я вам говорю, очень важные сведения. И знаю, что говорю. Не дай Бог, вашу фамилию на полустанке выкрикнут — все!

— Да, что все?!

Фельдман придвинулся совсем близко и почти на ухо, страстно зашептал Павлу. От его слов, у Клюфта обожгло сознание:

— А то и все, что значит все! В исполнительные лагеря, так называемые, погонят! И все! Знаете, что такое — исполнительные лагеря? Это такие лагеря — где нет никаких работ! Зэков просто не гоняют на работы! Нет огромного количества охраны и администрации! Нет! Только — рота и спец взвод! Заводят арестантов в барак, а потом, как тут, в вагоне, кричат фамилии и выводят. Утром. И все. А вечером, вечером больше не приводят! Вот и все! Это называется пятнадцать лет без права переписки!

— А куда ж, они деются, люди-то? Исчезают, что ли? — вымолвил Павел.

— Нет, не исчезают, хотя можно сказать, что и исчезают. Их расстреливают! Пулю в затылок пускают! Или в лоб. Не знаю уж, какая там технология.

— Зачем? — Павел, как маленький испуганный ребенок слушал — открыв рот, и все еще не хотел верить в эту «страшную сказку».

— А затем Паша, что они — враги народа! А теперь представь — что все, кто едут, в этом поезде — враги народа. И ты и я! Так вот, каждого, можно вывести на полустанке и отправить, в этот — «расстрельный» лагерь. Что бы дальше не везти. Да и зачем на него баланду тратить? Некоторые, совсем дохлые, доходяги, так сказать, работать не смогут — физически слабые, больные. Некоторые просто опасны. Могут в побег пойти. А некоторые опасны политически! Их нужно убить. Но и в самом простом варианте — есть просто разнарядка. Все. У каждого начальника такого литера есть разнарядка. Сейчас это наверняка есть. И он докладывает начальству сверху — сколько врагов народа расстрелял! Вот и все.

— Как это так? Зачем расстрелял?

— Да зачем Паша. Затем. Потому — как большая чистка в нашей любимой стране! Не повезло нам. Борьба идет. Система начала чистку. Потому как понимает — если не подчистить сейчас — она рухнуть может. И мы с вами, к сожалению, попали в эту мясорубку. И вы и я. И не куда нам из нее не выбраться. Остается только молить Бога! Если он, есть, конечно, и может нам помочь! Павел сидел опешив. Тук-тук. Колеса стучали противным металлическим боем. Они не убаюкивали, как раньше. Нет! Тук-тук. Может, так отсчитывается последние секунды жизни? Все? Клюфт зажмурил глаза. Страшно? Нет. Нет не страшно. Противно. Противно и больно! «Но я так хотел смерти? Так искал ее? И что же? Вот, мне могут помочь? И я не сам? Я не хотел жить, а сейчас, когда вот так мне сказали, что меня могут расстрелять — струсил? Что этот значит? Почему? Когда не хочется жить — ты живешь, а когда она кончается — так хочется жить? Бред, мой бред!» — подумал Павел.

Фельдман дотронулся до Клюфта рукой. Но Павел не открыл глаза. Ему не хотелось их открывать.

— А вы стойкий человек. Честно говоря, я побаивался, что когда вам скажу эту страшную новость, вы струсите. И запаникуете. И тогда, тогда ничего не сделаешь. В панике ничего нельзя сделать. В панике — человек бессилен. А тут. Тут я вижу настоящего мужчину. Настоящего! Молодец вы Паша. Не теряете силы воли. Не теряете. Молодец. И значит — вы заслуживаете остаться в живых. И значит — у нас все получится. Павел, тяжело вздохнул и не открывая глаз, грустно и тихо спросил:

— Что получится? А! Что тут — может получиться? Все вроде. Приехали. Фельдман похлопал его по плечу:

— Нет, Паша. Нет. В любой ситуации даже самой безвыходной — есть выход. Есть.