Падшие в небеса. 1937 год

— Нет, не понимаю, — выдохнул Павел. И он понял. Он понял, что придумал этот человек! Действительно — осудили не его! Не его! А он — дурак! Дурак — настаивал, что бы там поменяли букву. И они что-то там писали. И они ставили свои каракули! Ну и что? Не везде же они поменяли букву! А, что если не везде! Да, не везде! И его, его Павла Клюфта, вовсе не судили! А пять лет, получил, какой-то там — Клифт! Клифт! Нет, это чудо! Это и есть чудо!

— Значит так Павел, так. Теперь надо использовать эту оплошность. Просто использовать. Как только будут кричать Клифт, особенно на пересылке — идите. Идите по этапу. Но там, дальше путайте конвойных. Путайте. И обязательно по очереди! Так, так можно оказаться на свободе и вырваться! Главное — держитесь рядом со мной! Рядом! Я вам, буду давать команды. И вы, получите свободу! Получите! Павел тяжело вздохнул. Он посмотрел на Фельдмана, и вновь облизал обсохшие от напряжения губы, тихо подозрительно спросил:

— Ну, а дальше. Дальше-то, что? А? Что это даст!

— Поймите Паша. Даст. Даст! Я знаю наш бюрократический аппарат! И все эту не уклюжую систему! Здесь человек — ничто! Ничего, пыль! А вот бумажка — бумажка она главнее человека! И раз нет бумажки — то нет человека! А раз есть бумажка то и человек есть! Так, только — так, тут можно стать — невидимкой! Слушайте меня Паша! Слушайте!

— Я это понял. А вы, как же вы? И, что вам то с этого?

— Да ничего! Ничего! И все! В то же время! И я вместе с вами смогу получить свободу! А главное жизнь Паша! Жизнь! Мне хоть и почти шестьдесят, а знаете, как я хочу жить?! А?! Нет, вы не знаете! Чем ты дальше живешь — тем больше хочется, хотя и понимаешь, что стареешь! Вы это поймете — когда вам будет шестьдесят! А вам будет! Я верю! Главное меня слушайте!

— И все же вы, какие-то совершенно, странные вещи говорите — как можно это использовать? А? Как!? Ну, буду откликаться я на Клифта и что? Что из этого?

— Да все из этого! Вы будите выходить и делать все как — тот, не существующий человек и в один прекрасный момент — Клифт исчезнет! Все! И тогда, тогда наступит черед Клюфта — который тоже исчезнет! Вот, что!

— Не понимаю, я этого! Как Клифт может исчезнуть?

— Да просто! Вы не отзоветесь на это имя! И все! А знаете, что тогда начнется? А?

— Что?

— Они начнут искать Клифта! Начнут! Ведь он пропадет! Он начнут искать несуществующего человека! А Клюфт меж тем в этой суматохе тоже может исчезнуть — и его то искать не будут?

— Как, почему? — Павел спросил по инерции, хотя сам все понял.

Но он, как-то по инерции спрашивал, спрашивал. Он хотел еще раз убедится — это человек говорит совершенно реальные вещи. Реальные! А Фельдман разошелся. Он, шептал Павлу на ухо, то и дело, обжигая его мочку горячей слюной. Он буквально — плевался, от возбуждения:

— Да потому, что нет такого человека Клюфт — есть Клифт! А Клюфт, он пропал вместе с той бумажкой, когда была сделана опечатка! И его не будут искать! Зачем искать — если нет, такого человека?! Да и сами подумайте?! Когда, вскроется, вся эта кутерьма, с вашей фамилией — будут ли они все это разъяснять? Нет! Потому, как — испугаются! А испугаются — по одной причине! Никто не захочет, вместо, не существующего Клифта, оказаться в лагере! Сам! Ведь эту ошибку можно посчитать — как преднамеренное вредительство и попытку помощи врагам народа! А кому из этих вертухаев, захочется оказаться на вашем месте?! Никому! Кому захочется хлебать баланду?! А?! Никому! Поэтому, слушайте меня Паша и держитесь, если хотите выжить в этом аду! Я знаю, что говорю! Павел задумался. Кровь прилила к голове. В висках стучали удары. Тук-тук. Тук-тук. — Свобода!!! Тук-тук — перестукивались колеса по стыкам. Рельсы скрипели. Надрывно завыл паровоз. Тук-тук — поезд начал снижать ход. Клюфт, вдруг, сильно захотел курить. Очень сильно. Он схватил за руку Фельдмана и зашептал:

— Мне, мне надо покурить. Надо! Я волнуюсь. Волнуюсь! Борис Николаевич полез в карман. Щелкнула спичка и маленький огонек — обжег папироску. Белую гильзу Фельдман сунул Клюфту в зубы. Павел затянулся. Нервно и с воздухом — так, что раздался тихий свист.

— А что, что будет с Оболенским? А? Что?! Он то как?! Фельдман вздохнул:

— Павел, вы, не о том думаете. Не о том! Тут, все решается в минуту для каждого в раздельности! И каждый сам себе хозяин! К сожалению, вы не сможете помочь этому человеку. Не сможете! Если вы еще начнете и ему помогать — то все! Ничего не получится. Поверьте. Так, что — забудьте об Оболенском! Забудьте! Пусть спит. И ни вы, ни я не будем ничего вспоминать. И все! Так уж уготовано судьбой! Ему и нам. Пусть спит. И если сейчас погонят — его по этапу, не кидайтесь за ним, не кидайтесь! Не надо! И главное, вы должны понять — хотите быть свободным, делайте все, что скажу я. Все!

— Но так ведь нечестно! Нечестно! Это же подло! Он мне помог! Он! И я не могу его бросить! Не могу! Вот поэтому он вас так не любит? А? Вы знали, вы знали и что-то скрывали! И он знал это! Нет! Так, нехорошо!