Падшие в небеса. 1937 год

— А нет, нет, потом — этот Фельдман, пусть спит. Его же папиросы были. А я там, в углу посижу. Ты приходи туда. Паша. Нам поговорить по поводу этого человека надо. Поговорить и серьезно!

— Может сейчас? — подозрительно спросил Павел.

— Нет, нет. Терпит время. Терпит. Еще дорога долгая. Долгая наговоримся. Спи Паша, — отмахнулся Оболенский и поплелся в угол вагона.

Павел пожал плечами. Он вдруг почувствовал, что смертельно хочет спать. А тут, в тепле — почти рай! Рай у печки! Кто бы, мог, подумать, что он, будет ценить — место у печки, в вагоне для скота! Клюфт грустно ухмыльнулся и залез на нары. Опять усиленно застучали колеса. Поезд въехал на какую-то станцию. Заскрипели колодки. Машинист, скорее всего, нажал на тормоз. Колеса пищали и выли. Тук-тук — вагоны замедлили ход. Павел напрягся. Пронесет? Наберет ход или все? Наберет. Нет, так скоро не может быть! Но колодки все скрипели и скрипели. А вагон, ехал, все медленнее и медленнее. Вот послышался угрюмый гудок паровоза. Из буксов вырвался пар. Что-то, звякнуло. И опять скрип. Все медленнее и медленнее. И вот, уже слышно — как кричит конвой. Солдаты бегают возле вагонов — вернее бегут рядом. Поезд едет еле-еле. Но не останавливается. Лай собак. В вагоне все напряглись. Стало тихо. Казалось слышно — как сопят люди. Но на самом деле зэки старались даже не дышать. «Что это? Опять подсадят очередную партию? Но куда — вагоны переполнены. Переполнены. И как, ехать, в такой тесноте? А может, может, будут кормить? Ночью? Тоже мало реально! Мало вероятно! Или утро? Что сейчас? Темно. Зима. Трудно определить — что сейчас и который час» — метались мысли в голове. Сон, как рукой прогнало. И вот вагон остановился. Зашипел пар, где-то там, в начале состава. И опять крики. Дикие маты и лай собак. Несколько секунд в вагоне все молчали. Затем послышался тревожный ропот зэков. Люди с нар — усердно шептали, что-то, друг другу. Не то — спрашивали, не то — молились. Кто-то матерился — громко и озлобленно осыпал конвой четырехэтажным ругательством. Павел испугался, что солдаты сейчас услышат этот крик и тогда всему вагону несдобровать. Но лай собак, заглушал людской, поэтому, конвой, вряд ли мог разобрать, что думает один из зэков — об их матерях, отцах, и всей родне. Дверь теплушки противно заскрипела — словно не хотела выпускать в холодный зимний воздух и без того хиленькое тепло — отошла в сторону. И Павел увидел! Он увидел страшную и завораживающую картину. На темно-синем, холодном и неприветливом небе, виднелись красные, словно пятна крови — всполохи утренней зари. Солнце, еще не было видно. Оно скрывалось, где-то там, за темной верхушкой горы — но его присутствие чувствовалось. Это зловещая картина шокировала. Бордовый и краповый горизонт, и темно-зеленый лес, в сиреневом одеяле снега. Почти фантастическая картина! «Может быть, так выглядит пейзаж на Марсе?» — спонтанно мелькнула у Клюфта мысль. И лишь потом, он, разобрал, темные кляксы, силуэтов конвоя. Солдаты, как слуги тьмы — суетились возле вагона и что-то кричали. В этой суматохе, виделась какая-то неорганизованность и бессмысленность. Зэки притихли. Они, словно зрители странного театра — наблюдали за этой сценой. Смотрели и в ужасе понимали сейчас — они тоже превратятся в действующие лица. В актеров этого страшного спектакля. И каждый с обреченностью понимал, что выход на эту кошмарную сцену может стать для него роковым.

— Слушай список! Заключенные: по фамилиям — выходить из вагона, и строиться в колонну по четыре! — заорал хриплым голосом, какой-то человек в темно-белом полушубке с рыжим воротником. Павел не успел разобрать его звание. Да это было и не важно. И тут же вновь злобный окрик:

— Абрикосов, Бобров!.. Варушкин, Гендель!.. Егоров, Ерофеев! Игнатьев, Клифт! Павел напрягся. «Клифт, Клифт, Это меня? А? Неужели меня? А? Нет, надо подождать!» — судорожно крутились мысли. Зэки, что фамилии прозвучали — неохотно выползали из вагона и прыгали в снег. Их подхватывал конвой. Солдаты гнали людей прикладами. Кричали и пинали. Лаяли собаки. Испуганные арестанты спотыкались и падали. Кто-то хватался за свою котомку. Кто-то тянул чемодан. Человек, что выкрикивал фамилии, лениво посмотрел через плечо. Недовольно сосчитав зэков пальцем, вновь повернулся:

— Клифт! Клифт! Где заключенный по фамилии Клифт?! — проорал конвойный офицер в грязно-белом полушубке. По вагону прошел ропот. Арестанты смотрели друг на друга и испуганно, что-то бормотали. Каждый хотел определить, кто из соседей — пресловутый Клифт, который, не хочет откликаться, на окрик вертухая.

— Он тут гражданин начальник! Парень плохо слышит! Вы еще раз крикните! Он больной! — раздался из-за спины голос.

Двадцать третья глава

Это был Фельдман. В то же мгновение, Павла кто-то бесцеремонно скинул с полки. Клюфт упал на холодный пол и застонал. Его подхватили сильные руки. И вновь голос Фельдмана:

— Вот он! Вот! Это Клифт гражданин начальник!