Падшие в небеса. 1937 год

— Что? Бог любит меня? И это ты называешь любовью своего Бога? А есть ли, он — твой Бог, если вот так, допускает, все это? А?! Хватит мне, опять, тут, говорить свои проповеди! — закричал Павел. И тут же осекся. Он с испугом посмотрел на дверь и черное пятно глазка. Если так кричать — войдут охранники и отправят его в карцер. В каменный мешок! А Иоиль сидел как, ни в чем, не бывало. Он лишь улыбался:

— Да. Тебе трудно. Но знай. Ты мудрый. Ты еще не знаешь, что ты мудрый. И кстати, не каждому человеку, вот так, достается, пообщаться — со мной. Дай наставление мудрому и он будет еще мудрее; Научи правдивого и он приумножить знание. Начало мудрости — страх Господень! И познание святого разум. Ты станешь мудрее, когда поверишь в Господа. Хотя в принципе это нужно больше тебе, нежели ему. Вот она истина. Поверь и все начнет у тебя меняться. Все!

— Да, что ты, тут, мне, такое говоришь? Поверь в Господа! В Бога? Что бы поверить в Бога, нужно увидеть чудо! А я пока, вижу обратное.

— Ну, а какое бы, ты хотел увидеть чудо? — невозмутимо спросил Иоиль.

Павел опешил. Он понял, что не готов к такому вопросу. Он просто не знает, что сказать?! Что попросить? «Да и у кого просить? У Бога? Но как просить, если он сам 6не верит, что Бог есть. А если попросишь — значит, сознаешься, что ты поверил в него!» — Клюфт ухмыльнулся:

— Экий, ты жук. Да. Меня загнал в тупик. Чертяка!

— Прошу тебя — не называй так меня! — испуганным голосом сказал Иолиль. Павел заметил, что он изменился в лице. Гримаса боли легла на выбритые и гладкие щеки.

— А, что так? — язвительно переспросил Клюфт.

— Просто не хочу, — уже более спокойным тоном ответил Иоиль. — Ты даже не знаешь, что попросить. Но я тебе и тут помогу. Вот, например, ты сегодня заявил следователю — что у тебя в дровянике лежит библия? Так ведь? Павел открыл рот от удивления. «Это человек знает — то, что он говорил в кабинете двум сотрудникам НКВД. Значит, это человек и есть провокатор! Значит, он и есть агент? Вот оно как! Это чудовищная провокация! Все было задумано давно! К нему подослали этого человека?! Нет!» — Павел, хотел вскочить с табуретки, и кинутся на богослова. Перегрызть ему горло. Задушить! Но тут, богослов сказал:

— Нет, я не тайный агент. Нет. Я не работаю на твоего следователя. Нет. Просто, что бы ты понял, что тебя любит Бог. Я тебе это доказать решил. Знай. Завтра этот следователь поверит тебе. И все, будет, по-другому. И ты поймешь, что я прав. Знай это. А на меня кидаться с кулаками не надо. Это ничего не решит. И горло мне не перегрызешь! Обомлевший Клюфт даже перестал дышать. Богослов читает его мысли. Просто, как газету, как книгу!

— Да, но как, как он мне поверит? — еле выдавил из себя изумленный Павел.

— Поверит. Поверит. Завтра поймешь. Стукнула железная дверь. Павел чуть не упал с табуретки и очнулся,… открыл глаза и поморщился. В камере стоял хакас. Бывший прокурор Угдажеков удивленно смотрел на Клюфта. «Это сон. Это опять был сон! Я уснул сидя на табуретки?! Опять сон! Кошмар. Разговор с богословом! Бред моего воображения. Нет. Я определенно начинаю сходить с ума. Я определенно боле. Сказать? Кому?! Своим сокамерникам? И что? Они пожалеют? И все! Сказать тюремщикам? Рассмеются и вызовут фельдшера. И все. Кто поверит, что ты сумасшедший? Никто! Да и если ты сумасшедший — что это поменяет? Ничего!» — рассуждая, Павел, непроизвольно встал. Он вытянул руки по швам и с недоверием посмотрел на бывшего прокурора. Олег Петрович оглянулся на дверь и медленно подошел к своей кровати. Не глядя, на Клюфта, тихо сказал:

— Вы спали. С открытыми глазами. И вас это напугало? Можете не отвечать. Вас это напугало. Такое бывает. Меня тоже по началу напугало. Как вообще человек может спать с открытыми глазами, да еще и видеть сны? Но, как видите, может. Тут можно все. Тут человек меняется и иногда даже не в лучшую сторону. Даже можно сказать, в большой части — не в лучшую сторону. А когда человек меняется, меняются и его повадки. Организм начинает перестраиваться. Я тоже сначала этого пугался. Но постепенно это все пошло. Хотя конечно мне немного было легче. Ведь я сам прокурором был. Хотя и провинциальным. Но я сталкивался с нашей судебной системой. Да и вообще с системой наказания и знаю — что это такое. Знал, по крайней мере. Хоть не много. Хотя если честно признаться, как видно — знал плохо. Плохо,… - Угдажеков тяжело вздохнул. Павел слушал эту исповедь и молчал. Он смотрел на человека, который, даже не поворачиваясь в его сторону, говорил откровения. Он не врал! Он не мог врать! Клюфт это чувствовал. Такие слова. Интонация. Нет. Исповедь в камере! А может и не исповедь?! «Что он, в сущности, ему сказал — что наша система такая? Не справедливая? Нет. Он просто рассказал — как он, считает правду. Правду, которую раньше — говорить посторонним людям не пытался, или боялся.» Прокурор сел на табуретку. С тоскою посмотрел, на зарешеченное оконце, в котором было видно — краешек серого, зимнего неба. Угдажеков покачал головой и продолжил: