Падшие в небеса. 1937

– Вера Петровна, для начала – я ведь вас знаю давно. Давно. Просто вы меня не помните. А ведь я раньше частенько появлялся в горкоме. Частенько. Просто вы не обращали на меня внимания. Вот и все. Я вас знаю по горкому. И очень хорошо. Поверьте, я очень давно очарован вашей улыбкой, вы самая красивая секретарша, которую я встречал. Я ваш поклонник уже давно. И мне ваш шеф просто строго-настрого запретил за вами ухаживать. Вот и все, а так, поверьте, вы бы меня запомнили лучше. Вот и все. Ну да ладно. Кто, как говорится, кто старое помянет. Я и сейчас, честно говоря, пьянею от вашей красоты. Да и как работника я вас знаю, не зря же я курировал в свое время горком. Вынужден был все знать о сотрудниках городского комитета партии. Вот поэтому и такое вот внимание к вашей персоне. А потом, к сожалению, меня бросили на другой участок работы. Вот сюда. Но я вас хорошо запомнил. Поэтому и вот выручил вас, а то бы сейчас мои опера с вами работали за тот скандал на вахте. Ну да ладно. Что касается вашего отца. Конечно! Конечно, я вам помогу. Помогу. И более того, я постараюсь выяснить, почему мы вас не вызывали и не вызывали родственников, как вы там говорите, дяди Левы Розен?…

– Розенштейна, – поправила Вера.

– Да, да, Розенштейна… так вот. Напомните мне хотя бы о чем речь? Вернее о ком? Честно вам признаюсь, столько работы, просто во всем я в курсе не могу быть. Когда это было? И за что задерживали? При каких обстоятельствах?

Вера, глотнув ароматного чая, посмотрела на Григоряна. Она вспомнила его. Да, это был один из ухажеров-неудачников. Нет, определенно, это он. Высокий кавказец-офицер, который приходил и постоянно приносил шоколадки. А то и цветы. Он был настойчив. Но Вера почему-то его невзлюбила. Она нагрубила ему. Это было около полугода назад. Она тогда даже не запомнила имени этого человека. А он оказался вот таким важным типом тут, в тюрьме, где теперь сидит ее отец. Щукина задумалась: «Стоит ли доверять этому армянину? Может он теперь вот так хочет отомстить? Просто вот так поглумиться или, еще чего доброго, будет требовать от нее любви? Они ведь, эти кавказцы, горячие парни! Ни одной юбки не упускают. Да, теперь она в его власти. Нет, как она может быть в его власти? Нет, он, конечно, многое может, но он не всесилен. Да и неизвестно, что он потребует. Нужно подождать».

– Так вы мне расскажете? – переспросил Григорян.

– Извините, но мне так стыдно, как вас зовут? Я не запомнила, – смущаясь, ответила Вера.

– Ну, вот тут хоть вы сказали честно. Да нет, мне не обидно. Кто я такой, чтобы вы меня тогда запомнили?! Да и виделись мы всего-то, если мне не изменяет память, несколько раз. И все. Пять шоколадок и три цветка! Гвоздики! Точно помню! Покупал в киоске на проспекте Сталина. Вот и все, – Григорян рассмеялся.

Вера натянуто улыбнулась. Ей стало стыдно, что она съела те шоколадки. Если бы знала, что вот так… придется встретиться, в рот бы не взяла!

– Ну да ладно. Меня зовут Александр. Саша. А полное имя Александр Рубенович. Но лучше будет все-таки, если вы меня назовете Саша. Это согреет сердце армянина! – Григорян вздернул руку и поднял палец вверх.

– Простите, Александр Рубенович. Но я не могу вас так звать. Извините.

– Хорошо, хорошо. Но мне-то можно вас называть Верочка? Вы не обидитесь?

– Нет, что вы! Вы называйте.

– Хорошо, спасибо, Верочка. Так что случилось?

– Папа. Мой папа невиновен. Он ни в чем невиновен. Его забрали пятнадцатого декабря. Утром увезли из дома. А перед этим за два дня увезли из дома дядю Леву Розенштейна. Там у них на паровозоремонтном заводе в цехе какая-то авария была. Их обвинили во вредительстве. Бред! Абсурд! Во вредительстве – моего отца и дядю Леву! Да они от Колчака город освобождали! А тут! Бред! – у Веры на глаза навернулись слезы.

Григорян стал хмурым. Он не перебивал собеседницу. Закинув ногу на ногу, развалился в кресле и дымил папиросой.

– Так вот, после того как забрали папу, о нем ничего. Мама с ума сошла. Она все слезы выплакала. Она ходила сюда каждый день. Каждый день, как на работу. А потом, потом. Вот так,… а потом, потом она не выдержала и покончила с собой. А дом подожгла. А об отце мы так ничего и не знали. Мама ходила, а ее все отправляли. И ничего. И вот, я решилась. Почему, почему нам ничего не говорят и передачу не принимают? А? Вот я и пришла! – у Веры сорвался голос.

Девушка заплакала. Григорян затушил папиросу, вскочив, подошел к Вере и погладил ее по плечу:

– Ну-ну, Верочка, не надо. Конечно, Верочка, я понимаю. Мама! Такое горе. Но вы и нас, Верочка, поймите. Нас тоже поймите. Нам тоже сейчас трудно.

– Что?!! – не поняла Вера.

Она подняла на офицера полные слез глаза. Смотрела на него и не понимала, о чем он говорит! Григорян вновь закурил. Он подошел к окну и, смотря на улицу сквозь стекло, ответил: