Падшие в небеса. 1997 год

— Вот,… ощути крепость дерева, из которого изготовили этот карандаш, — бормотал словно душевнобольной, Мухин. Вилор не видел его лица, но чувствовал, что опер зло улыбается.

— Как только ты признаешься, то тогда этот волшебный карандашик из твоих гениальных пальчиков выпадет, — шептал милиционер. В этот момент Щукин ощутил резкую боль между пальцев. Милиционер с силой сжал ему фаланги и начал крутить карандаш. Это было невыносимо! Острые ребра струганной палочки буквально вгрызались в кости пальцев. Первые секунды, Вилор сжав зубы, терпел, хотя в глазах потемнело и так хотелось закричать. Мухин видя, что его метод не подействовал, сжал пальцы с еще большей силой. От напряжения у Евгения покраснело лицо. Карандаш вращался, сдирая кожу и, буквально перемалывал мясо. Боль! Она заставляет вырываться звукам из груди, легкие выталкивают воздух, сердце отчаянно бьется.

— М-м-м, — застонал Вилрор, стараясь это делать, как можно тише, странно, но он стеснялся своего мучителя, как молодые парни стесняются медсестру в травм пункте, которая ставит им инъекцию в ягодицу.

— Вот, вот, как правда-то трудно выходит из тебя! — смаковал его страданиями Мухин. — Говори и все будет хорошо! Освободи совесть, душу и все! Никаких проблем! Скажи правду! — уговаривал Вилора опер. Он вращал и вращал карандаш. Вилор понял, что от боли он не сможет контролировать свои эмоции, на секунду ему показалось, что ради того, что бы его оставили в покое, он готов на все! На подлость и трусость! На личное унижение, на все что ему прикажут! Еще секунда, еще одна, она тянется как вечность! Проклятый карандаш, он вращается, как нож мясорубки! Нет! Не кричать! Ни в коем случае не кричать! Это слишком большой подарок для этого мерзавца! Крик как символ слабости! Крик как признание беспомощности! Маленькое противное бревнышко, оно уничтожает человека, как личность!

— А-а-а! — не выдержал и закричал Щукин. Он не в силах был больше удерживать в себе боль. Она, вырывалась наружу, теребя связки и вылетая через гортань нечеловеческим воплем. А Мухин, воодушевленный воплем арестанта, все вращал и вращал карандаш.

— Говори! Признавайся! Это ты убил Скрябину! Говори! Пальцы хрустят! Как казалось Вилору, он ничего не видел от боли, глаза хоть и раскрыты, но черные пятна закрывают белый свет.

— А-а-а! — вырывается из груди, звуки существуют сами по себе.

— Говори, сознавайся! — слышно, где-то там, в тумане пространства. «Сознаться? Лучше сознаться! Передышка! Передышка!» — пульсирует лазером мысль. Еще одно вращение страшной маленькой красной палочки! Какие-то миллиметры движения. Но они убивают все! Они убивают человека как личность! «Мне ничего не надо! Мне ничего не надо! Лучше пусть будет все как будет! Пусть лучше тюрьма и одиночество! Жизнь без Лидии все равно бессмысленна!» — Вилор сжал зубы, так, что как показалось ему, был слышан скрип костей во рту.

— Говори! Это ты, ты, убил Скрябину! Говори! — звучит голос, как из преисподней. Секунды это вечность! Секунды это пропасть!

— Признавайся! Признавайся!.. Но! Все закончилось неожиданно. От напряжения устал и Мухин. Он, был красный как рак и тяжело дышал, опер плюнул и поднялся, он не мог больше сидеть на корточках и вращать карандаш между пальцев у Вилора. Обливаясь потом, милиционер устало выдохнул, прошел и сел на свое рабочее место за столом. Трясущимися руками, он достал из пачки сигарету и низким противным голосом сказал: