Падший ангел

Уже под крышу возведен,

еще глазницы окон слепы;

вьюнком-дичком переплетен,

и нет лица: есть маска, слепок.

Не мертвый, но и не живой.

Полу возник, полу распался.

И — что с хозяином? Запой?

Тюрьма? Хвороба? Сник, сломался?

Увлек его иной удел?

Где нынче дух его витает?

...А может, просто расхотел:

сидит и книжечку читает.

1952 г.

Глеб Горбовский с отцом Яковом Алексеевичем Горбовским

(1900—1992 гг.). Отец поэта родом из старообрядческой

крестьянской семьи Овсянниковых из деревни Горбово

был одержим русской литературой и поэзией. Всю жизнь

учительствовал.

Фото из архива Г. Горбовского.

БОСИКОМ

В. Лихоносову

Притомился на знойной дороге,

снял обувку, прохладой влеком,

и, терзая землицею ноги,

неумело пошел босиком...

Что тут было! Особенно с сердцем,

поощрившим такую игру.

Вся история пращуров сельских

всколыхнулась, как рожь на ветру.

Заструились священные токи

ввысь, по жилам — от сердца земли.

И бесстрашно на сером востоке

новым днем облака зацвели.

* * *

Шумит за окном затяжной,

брюзгливо стучащий по листьям...

Опять притащилась за мной

тоска, изгибаясь по-лисьи.

Виляет горячим хвостом,

зовет за собой на болото.

«Ступай, — говорю, — со Христом!

Мне нынче не плачется что-то.

Я лучше дровец наколю,

огнем пропитаю поленья.

Я все еще солнце люблю,

любое его проявленье».

И вот уже пламя внахлест.

И вот уже кто-то у печки,

поджав ослепительный хвост,

свернулся пушистым колечком.

КРЕСТЬЯНСКИЕ ДЕТИ

Так повелось на свете,

впиталось с молоком:

«здоровкаются» дети

с прохожим чужаком.

Пострел обронит слово,

в глазах притушит свет

и весь замрет сурово:

ждет на привет — ответ.

Весь в цыпках-царапушках,

озяб наверняка;

тесна его избушка,

улыбка — широка!

И хочется, и нужно

за тот привет — не жаль! —

отдать ему всю душу,

взять — всю его печаль...

Восславим свежий хлеб, газетный лист,

конкретной электрички бег и свист,

глаза сиюминутных Афродит...

А прошлое лишь душу бередит.

Очнемся — не от запаха мимоз —

от ностальгии, сосущих кровь и мозг,

от поминальных вздохов по Руси —

она жива. И не на небеси.

Жива в глазах приютского дитя,

в тоске пропойцы, снятого с гвоздя,

в забытой бабке в мертвом хуторке,

а не в спортсмене с гирею в руке.

Она жива... Но скорбен древний лик.

Дадим ей хлеб (а смысл ее велик).

Вернем улыбку в блеклые уста.

Побег из сна, как снятие с креста.

Пришла пора — проглянул в снах предел.

Преображенье — вот ее удел.

Пришла пора — веление судьбы —

опять вздымать Россию на дыбы!

УШЕДШИЕ

Вас было больше, чем листвы

на этих тополях.

Бурьян-травой накрылись вы,

землею съеден прах.

Живым все чаще — не до вас,

всяк прав — в своем седле.

...Но иногда восходит час —

Час Мертвых на земле.

Я вижу, как, за валом вал, —

дым без костей, без жил, —

неспешно входят в степь, как в зал,

все те, кто прежде жил.

Всю ночь, как дикие цветы,

колышется их строй.

И шум посмертной суеты

доносится порой.

И я, очнувшись от тоски,

стою над бездной всей...

И две своих живых руки

ласкаю, как друзей.

РУССКАЯ ЦЕРКОВЬ

Не из дерева-кирпича,

не из мрамора и гранита —

из немеркнущего луча

плоть благая ее отлита.

Православная, вопреки

всем печалям — не пала низко.

Колыма, Сибирь, Соловки —

вот героев ее прописка.

Ей завещана страсть — не страх.

Страстотерпица! Слышу эхо:

то горят на своих кострах

Аввакумы двадцатого века.

Не иссякла в кровавой тьме,

не изникла в бесовской смуте.

Вот она стоит на холме

в осиянной Господом сути!

Пусть одежда ее проста,

цель — подвержена злым наветам.

Свет негромкий ее креста

неразлучен с небесным светом.

ОЧЕВИДЕЦ

Под вселенский голос вьюги

на диване в темноте

поразмыслить на досуге

о Пилате и Христе.

...Как же так! — руками трогать

воздух истины, итог,

в двух шагах стоять от Бога

и не верить, что он — Бог...

Под тенистою маслиной,

на пороге дивных дней,

видеть солнечного сына

и не сделаться светлей!

Отмахнуться... Вымыть руки.

Ах, Пилат, а как же нам

под щемящий голос вьюги

строить в сердце Божий храм?

Нам, не знавшим благодати,

нам, забывшим о Христе,

нам, сидящим в Ленинграде

на диване — в темноте?

ПОКАЯНИЕ

Гласит божественная лира,

нас уводя от суеты:

не сотвори себе кумира,

не искази Творца черты,

уйми гордыню...

Богом данной

душе -

в трудах воздвигни храм!

...Ведь даже звезды,

покаянно,

бледнеют в небе по утрам.

Присутствую при снегопаде —

последнем, может быть, в судьбе.

Не отвлекайте, Бога ради,

забыть позвольте о себе.

Ловлю холодную снежинку

горячим выступом губы.

Слежу зигзаги и ужимки

венозно вздувшейся тропы.

Очаровательное иго —

снеговращенья краткий срок...

Читаю небо, точно книгу,

и Божью милость — между строк.

МЕРТВЫЕ СЛОВА

Мутна была погода,

мертва листва словес:

«лишенец», «враг народа»,

«в расход», «лагпункт», «обрез»

Что вынести Отчизне

пришлось и — для чего?

Лишенец... смысла жизни?

Враг... брата своего?

Слова как брань, как окрик,

как свист хлыста сквозь век:

«гулаг», «рабсила», «контрик»,

«нацмен», «баланда», «зэк»...

ЛЮБИТЕЛЯМ РОССИИ

Как бы мы ни теребили

слово Русь — посредством рта,

мы России не любили.

Лишь жалели иногда.

Русский дух, как будто чадо,

нянчили в себе, греша,

забывая, что мельчала

в нас — Вселенская душа.

...Плачут реки, стонут пашни,

камни храмов вопиют.

И слепую совесть нашу

хамы под руки ведут.

Если б мы и впрямь любили, —

на святых холмах Москвы