Падший ангел

не росло бы столько пыли,

столько всякой трын-травы.

Если б мы на небо косо

не смотрели столько лет, —

не дошло бы до вопроса:

быть России или — нет?

В ней одно нельзя осилить:

божье, звездное, «ничье» —

ни любителям России,

ни губителям ее!

Сжигать натруженные нервы,

чтоб первым слыть, а первых... нет.

Они — легенда. Их шедевры

возникли там, за далью лет.

Все было: Библия, Бетховен,

Шекспир, и Рембрандт, и Толстой.

Но и Сальери не виновен,

став спутником, а не звездой.

Увы, не каждое творенье

слывет бессмертным наяву, —

но всем доступно утешенье

в стремленье духа — к божеству!

* * *

О цветке поведал гений, —

слов мерцала ворожба...

В жажде острых ощущений

ощетинилась толпа.

«Как посмел ты петь про пестик

в дни гонений, про пыльцу?!» —

в жажде крови, в жажде мести

говорил народ певцу.

Но молчал он... Лишь медвяно

мысль стекала со струны.

Дни гонений — постоянны.

Дни прозрений — сочтены.

ПУСТЫНЯ

Не то пустыня, что лежит в песках,

где дружат ящерка и черепаха,

где саксаул на скрюченных ногах

танцует в пыльной буре праха.

Не то пустыня, что течет водой

земных морей и океанов,

где чайки мечутся, где рыб косяк густой

и корабли связуют страны.

Не то пустыня, что сияньем звезд

оповещает жителей Вселенной

о том, что в небе есть немало гнезд,

а в них — крупицы вечности нетленной.

Пустыня то, где нет любви уже,

где даже музыка молитв некстати:

она — в твоей измученной душе,

лишенной милости и Божьей благодати.

Тепло. Внезапную жару

деревья слушают, как вьюгу.

Сухие листья на ветру

стучат отходную друг другу.

А по обочинам — полынь,

вегетарьянский запах тленья.

И небывалая теплынь —

как бы включили отопленье.

И в сердце мягко неспроста.

И сквозь грядущие рассветы

восходит лунный лик Христа

в морозном выдохе планеты.

Дождь молится на крыше,

под полом — мышки смех!

...Меня никто не слышит,

я слышу вся и всех.

С молчащей колокольни

плывет безмолвный звон.

Струится стих крамольный

из сжатых уст, как стон.

Звучащие, провисли

над миром провода,

кипящие в них мысли

ревут, как поезда!

Окуренные ядом,

деревья бьют в набат.

Рыдают реки рядом,

и рыбы в них вопят.

Гудит земля, как бочка,

вздыхают в ней гроба.

И ветра оболочка

скрипит, как кожа лба...

Скулят белки и соли,

трещит озонный щит...

И, ртом в подушку, совесть

вновь по ночам кричит!

соловьи

Вороны, голуби, синицы —

отчетливые существа.

А соловьи — не столько птицы,

сколь — тайна, миф, мечта, молва.

Грачи, воробышки, сороки —

питомцы стай! А соловьи —

особняком. И в кратки сроки

ткут песнопения свои.

...Ив мире, где людские песни

звучат средь фальши и утрат,

есть голоса иных чудесней

и — одиноче во сто крат.

Они вразрез звучат! Без толку

для власть имущих болтунов.

И хоть звучат не слишком долго,

но проникают до основ.

В ПЕТРОПАВЛОВСКОЙ КРЕПОСТИ

Листва полу опала,

экскурсовод толков.

Собор Петра и Павла —

прохлада трех веков.

Высокие могилы,

Петровский саркофаг.

Все каменно-уныло,

все было, да не так...

А во дворе булыжник, —

в лодыжке боль крута!

Вот движется подвижник

желудка-живота.

Вид колокольни постный

и аскетичен дух.

Вот катится апостол

румяных молодух.

На плитах — листья, лужи.

Мечты обнажены.

Вот шествует послушник

ученья сатаны.

Небесный свод распорот,

в прорехе — синева.

Здесь начинался город,

училась жить Нева.

Листва полуопала,

редеют голоса...

Собор Петра и Павла

уходит в небеса.

КРАСНОЕ И БЕЛОЕ

Россия — единое целое.

Но в заспанном сердце ее

то красное вспыхнет, то белое!

То кровное жжет, то — ничье.

За прошлым грядущее гонится, —

приспичило марши играть!

И вот уже красная конница

несется на белую рать.

На что разрешение выпадет —

о том и молчим, и поем.

То кровушка белая выпита,

то кровушку красную пьем.

А ежели драться не велено —

ударимся в сон-тишину...

И вот уже беленьким, беленьким,

как снегом, заносит страну.

...Но, вычерпав время напрасное,

над белым, чью грязь не отмыть,

мы будем оплакивать красное

и маршами душу томить.

СОРОКОУСТ

Какое сказочное слово —

Сорокоуст! Букет из губ.

Не смысла груз, не грусть-основа

мне строй его музыки люб!

Сорокоуст! — рокочет слитно.

Как струны или провода...

Не поминальная молитва,

а Слово, снятое с креста!

Живое, сущее, густое,

колючее — терновый куст,

дыханьем жизни налитое

и — жгучим хладом смертных уст

ПРИТЧА

О ПЕРВОПРИЧИНЕ ЗЛА

Очнулся на больничной койке.

«Дышу! — подумал. — Повезло».

Затем, измученный, но стойкий,

спросил: «Откуда в мире — зло?

А что, — вздохнул, — имею право

спросить: страдал, сбивали с ног, —

война, тюрьма... Любовь-отрава.

И — на краю! И — одинок...

Кто виноват, что я печален?

Что совесть... меньше на размер?

Кто лихоимец? Гитлер, Сталин?!

А может — вовсе Люцифер?

О, где она, первопричина

всех зол земных, владевших мной?»

...И тут расслабленный мужчина

рванулся с койки — в мир иной.

Но в те расстанные мгновенья,

что нам даются, как венец,

ему пригрезилось виденье:

одно из множества сердец...

Все в язвах зависти кислотной,

в рубцах тщеславия, в слезах

неверия, в тоске бесплотной —

оно висело в небесах.

И голос был как запах серы,

как эхо дна — в небесну высь:

«Соль зла в твоем гнездится сердце,

взгляни в него — и ужаснись».

ТРЕТЬИ

Памяти мирных граждан войны

Участникам войны — почет и ордена,

смерть и бессмертье,

а на долю третьих

(в борьбе сторон — есть третья сторона),

на долю третьих —