Падший ангел

Она бросается к окну, кузен за ней; они убеждаются в том, что по узкой тропе действительно спускается паланкин, и узнают Калишту Элоя — не по внешности, а по тому, что сзади бегут мальчишки и кричат, что приехал господин. Теодора издает три пронзительных вопля, подобных крикам ночной птицы, и лишается чувств. Лопу поддерживает ее, усаживает на обитый кожей стул с высокой спинкой и спускается во двор, чтобы обнять кузена Калишту де Барбуда.

Глава XXX А ОНА ЕГО ТАК ЛЮБИЛА!

Хозяин майората предвидел пагубные последствия той грубости, с которой он принял и выпроводил учителя.

Его счастье было из тех, которые их обладатель боится утратить в любое мгновение, а раздоры с женой могли бы осыпать его огорчениями. Из всех неприятностей, которых он особенно опасался, воистину чудовищным представлялся ему приезд в Синтру Теодоры, подстрекаемой учителем начальной школы, которого разозлило оказанное ему презрение. Помимо прочих оснований для стыда Калишту стеснялся и того, что владелица Траванки предстанет перед ним в Синтре в платье, подпоясанном по животу, без кринолина, спрятав лицо под шляпой 1832 года, которую в Миранде называли «капором» — с огромными полями из соломки, за многие годы изрядно пожелтевшей. Этот визит опозорил бы его в глазах окружающих, и в особенности в глазах Ифижении.

Желая предупредить это и другие неудобства, Калишту выехал по направлению в Касарельюш через четыре дня после Бража Лобату. Чтобы сократить время в пути, он сел на пароход, а направляясь в горы из Порту, все время удлинял переезды, отдыхая лишь по нескольку часов. Калишту рассчитывал опередить учителя. Он опоздал, но сердце супруги было еще открыто ему навстречу.

— Твоя хозяйка чуть не сомлела от радости, кузен, — такими словами встретил его Лопу де Гамбоа. — Мы вместе плакали, когда услышали звон бубенчиков паланкина. Она так тебя любит, наша святая кузина! Хороших дел ты там наделал… Учителишка все рассказал, подлец этакий!

— Он уже приехал?!

— Сегодня в пять часов.

— Что он сказал?!

— Что ты в Синтре завел себе штучку.

— Подлый лжец! — воскликнул Калишту. — Позови лакея, чтобы он спустил ему шкуру плеткой!

— Он того стоит! Но откуда здесь взяться лакею?

Продолжая беседовать в таком духе, они вошли в комнату, где дона Теодора все еще боролась с рыданиями.

— Что с тобой, Теодора? — кротко спросил Калишту, проведя кончиками пальцев по ее лицу.

Она стремительно вскочила и повисла у него на шее, восклицая:

— Калишту, мой Калишту, я уже боялась, что больше не увижу тебя!

— Глупости, кузина! — ответил он, несколько обеспокоенный этим крепким объятием. — Неужели я должен был остаться там? Кто тебе это вбил в голову?

Теодора внимательно разглядывала мужа, не отводя от него глаз, и вдруг отчаянно разрыдалась.

— Что ты? — удивился он.

— Как же ты изменился! Даже кажется, что ты — не мой муж! Сбрей эту бороду! В память о твоей матушке, ради меня сбрей ее, а то ты стал похож на дьявола, Господи, прости меня!..

Калишту усмехнулся, почувствовав глубокое отвращение к жене. В этот миг его пронзила смертная тоска по Ифижении. И дом в Касарельюше, и супруга показались ему адской бездной, тем бездонным и холодным адом, о котором говорит отец Антониу Виейра.^{256} Расхаживая по комнате, он издавал печальные вздохи. Жена, не отводившая глаз от его бороды, время от времени сдавленно вскрикивала.

— По правде говоря, — заметил Лопу де Гамбоа, — ты стал совсем другим человеком! И дело в том, что ты выглядишь гораздо моложе! Ты уже не сутулишься при ходьбе и у тебя не так выпирает живот. Смотри, кузина Барбуда, что делает с людьми лиссабонский воздух!

Калишту улыбкой выразил свое отвращение к происходящему. Он вынул из кармана сигару и чиркнул спичкой. И тут Теодора снова разразилась самым пронзительным плачем, воскликнув:

— Мой муж курит!.. Да тебя заколдовали, Калишту!..

— Итак, — заговорил хозяин майората, терпение которого иссякло, — итак, ты меня встречаешь рыданиями и глупыми речами, Теодора! Давай закончим это непристойное представление, и прикажи-ка подавать ужин — мне нужно поесть и выспаться.

Теодора, понурив голову, вышла из комнаты, а Лопу де Гамбоа распрощался, попросив, чтобы Калишту великодушно отнесся к глупым речам кузины, произнесенным по ее простодушию и добросердечности.

— Знаю, знаю… — произнес Калишту Элой и скрылся в библиотеке, где начал письмо: