Пагубная любовь

Жозефа ждала доверчиво, но в печали. Писать она не умела и не знала никого, кто мог бы оказать ей великую милость — написать письмо. Мать приглядывалась к ней внимательно, но без тени подозрения. Она задавала дочери вопросы с величайшей естественностью и из ответов вывела заключение, что дочери нездоровится. Местный лекарь, отправлявший больных на тот свет посредством «Медицинского вестника Португалии», прописывал ей припарки из трав, прокипяченных в водке. По истечении четырех месяцев Жоан да Лаже, который топил горе ежедневно и в таком количестве спиртного, словно им владела мировая скорбь, посетовал, не выбирая выражений, на то, что бочонок подвергается слишком обильным кровопусканиям. Жена не дала ему спуску и в порыве негодования крикнула:

— Чтоб тебе маяться той же хворью, что у нее, у бедняжки!

— Вот уж чему не бывать! — возразил он. — Прежде ты сама лопнешь!

Лекарь пользовал Жозефу до пятого месяца; потом как-то раз, улыбнувшись плутовато, потрепал болящую по щеке и сказал ей вполголоса нечто вроде того, что тремя веками ранее сказал Жил Висенте своей Рубене устами одной кумушки:

Сей недуг, скажу вам смело,
Сам пройдет в обычный срок,
Как природа повелела.
Мы б сказали: «Плохо дело»,
Будь вы первою, дружок.

Частная жизнь изобилует комическими положениями. Сочинителям печальных историй не давались бы трагедии, не отсеивай они все смешное. Несчастная молодая женщина маялась в муках, а бок о бок с нею родители жили своей животной жизнью: отец прятал бочонок водки, настоянной на плодах земляничного дерева, а мать собирала лекарственные травы и простодушно молила бога прибрать ее муженька во время одного из бесконечных его собеседований с бочонком.

Жозефа уже не вставала с постели, чтобы не показываться никому на глаза. Несказанная тоска доводила ее до громких стонов, до неистовых судорог. Душа молодой женщины была измучена отчаянием. Антонио де Кейрос все не подавал признаков жизни.

Однажды, когда Мария да Лаже выходила из церкви после мессы, ее остановила незнакомая старуха, весьма преклонных лет и весьма набожного и располагающего облика; старуха осведомилась, как поживает Жозефа. Мать неохотно рассказала все, что знала о недуге дочери, и спросила старуху, кто она такая. Та отвечала, что живет на том берегу Тамеги, а в их приход привел ее вещий сон. При этих словах она возвела очи горе́ и тотчас опустила их долу, как и подобает особе смиренной и сознающей, что милостей свыше она недостойна.

— А что же вам привиделось, тетушка? — спросила Мария, подходя поближе к старухе, внушавшей ей доверие.

— Это я у вас дома расскажу, я ведь к вам домой и шла-то.

И она чуть встряхнула четки черного дерева, так что зерна их стукнулись друг о друга с тем сухим звуком, с каким щелкают кастаньеты.

Когда женщины вошли в усадьбу, земледелец выходил из погреба, где в третий раз за этот день заливал тоску или, вернее, вселенскую скорбь, весь божий день точившую его геркулесову грудь. Увидев, что жена не одна, он спросил ее:

— Это еще кто такая, Мария?

— Тебе-то что за дело? Нет чтобы на мессу пойти, сидел тут и пил, пьянчуга! Заходите в дом, божья старушка.

— Храни вас бог, сеньор Жоан, — проговорила гостья.

— А вы, ваша милость, не будете ли Розария и муженек ваш — не Мануэл ли Тоша, управляющий господина майора из Темпорана? — осведомился Жоан, вглядываясь в лицо старухи.

— Она самая, сеньор.

— Прах побери! Насилу я вас признал! Вид у вас такой, словно доброхотные даяния на мессу собираете. Коли вы не прочь выпить, идите сюда. Вон у вас лицо-то какое — словно вы перемежающейся лихорадкой маетесь.

— Пошли вам боже здоровья; но приглашение ваше не ко времени. Пойду в дом, потолкую с вашей супругой насчет разных хитростей стряпни.

— Насчет хитростей? На хитрости вы мастерицы, — отвечал иронически Жоан; жена бросила ему в ответ:

— Поди проспись.

Он не обиделся, поскольку в самом деле собирался, как обычно, завалиться спать на сеновале, где его навещали видения, каких не знавали и одурманенные кальяном халифы Дамаска, развалившиеся среди персидских подушек.

Меж тем супруга Мануэла Тоши сообщила матушке Жозефы, что девушка умрет от одолевшей ее хвори, коли не помогут ей вовремя.

— Я пятый месяц как на ночь примочки ей делаю из разных трав, — прервала собеседницу Мария да Лаже.

— Ей от них проку мало, все одно что класть их на брюхо этой вот суки. — Старуха показала на легавую, которая подвывала доносившимся издали звукам рожка.

— Разрази ее гром! Недоброе знамение! — вскричала хозяйка дома, пнув собаку с превеликой яростью.

— Порчу на вашу дочку наслали, тетушка Мария, — продолжала старуха.

— Я уж ее к святому Варфоломею водила, — возразила Мария.

— Святой угодничек от нечистой силы избавит, а порчу ему не снять, — отвечала Розария Тоша. — Поглядим, может, еще сможем помочь вашей дочке.

— Разнесло ее вширь, — заметила мать.