Пагубная любовь

Когда Тереза немного успокоилась, ей пришел в голову безумный план, который она изложила служанке; пусть та позволит ей бежать с первого же постоялого двора, она хочет добраться до Визеу, чтобы попрощаться с Симаном.

Служанка с трудом отвратила Терезу от сего намерения, изобразив опасности, которые, будь оно исполнено, грозили бы отягчить его горестное положение, и попыталась придать ей духу, высказав надежду, что Симан сможет оправдаться благодаря влиятельности отца и вопреки гонениям со стороны Тадеу де Албукерке.

Эти доводы хоть не сразу, но оказали действие на разум Терезы.

Плача, тревожась, временами теряя остатки сил, Тереза провела в пути четыре дня и на пятый добралась до монастыря Моншике.

Настоятельница уже знала о происшедшем от посыльных, опередивших медлительную литейру.

Тетушка приняла Терезу ласково, хотя Тадеу де Албукерке настаивал на строгом затворничестве и на полном лишении возможности переписываться с кем бы то ни было.

Настоятельница выслушала из уст девушки правдивую повесть обо всем происшедшем и прочла одно за другим все письма Симана Ботельо. Они поплакали обнявшись; потом настоятельница, слезы которой осушил жар религиозного аскетизма, заговорила и стала наставлять племянницу — наставлять ее как инокиня, которая вот уже сорок лет умерщвляет плоть власяницей, а душу — мучительными лишениями.

У Терезы не было сил бунтовать. Она предоставила тетушке возможность тешить монашеское тщеславие заклинаниями, долженствовавшими изгнать демона страстей, и обратила приветную улыбку к ангелу смерти, который, встав между ее любовью и надеждой, заслонил от нее мир черным крылом, источающим такой влекущий свет для иных несчастных душ.

Тереза изъявила желание написать письмо.

— Кому, дочь моя? — осведомилась монахиня.

Тереза не ответила.

— Писать ему — зачем? — продолжала та. — Неужели ты полагаешь, девочка, что письма попадут ему в руки? Ты только усугубишь гнев отца — и против себя самой, и против несчастного узника! Если ты и впрямь его любишь, а я верю, так и есть, подумай, как спасти его. Если не внемлешь моим доводам, притворись, что все забыла. Если же ты в состоянии пересиливать боль, не выказывай ее, притворствуй, как можешь, чтобы отец твой пришел к выводу: лишь стоит ему смилостивиться над твоим бедным другом — и ты будешь во всем покорна отцовской воле.

Тереза не стала упорствовать. Она еще раз улыбнулась ангелу смерти, мысленно призвав его укрыть меж черных крыл и ее самое, и любовь ее, и надежду.

Аббатиса ежемесячно получала письма от кузена. Все они дышали жаждой мщения. Во всех старик утверждал, что убийце не миновать виселицы. Племянница не видела писем; но замечала слезы на глазах у сострадательной инокини.

Хрупкая здоровьем, девушка таяла на глазах. Врачи пророчили ей скорую смерть. Когда Тадеу де Албукерке узнал об этом от кузины, он написал в ответном письме, что «не желает дочери смерти, но если Бог приберет ее, сам он умрет спокойно и честь его останется незапятнанной». Столь безукоризненна была честь фидалго из Визеу!.. ЧЕСТЬ, которая, как говорят, происходит по прямой линии от добродетели Сократа, от добродетели Иисуса Христа, от добродетели сонма мучеников, брошенных на растерзание хищникам за то, что они проповедовали людям милосердие и всепрощение.

Безупречно чистые инокини из Моншике ласковыми речами, вдохновленными приязнью и состраданием, упорно старались остудить пламень, сжигавший затворницу все быстрее. Тщетные труды! На сочувствие Тереза отвечала слезами благодарности и в то же время радовалась, заключая из ласковых речей монахинь, что врачи почитают ее безнадежною.

Одна неосторожная инокиня сказала девушке, что, по известиям от ее подруги из монастыря в Ламего, Симан приговорен к смерти.

Тереза содрогнулась и прошептала — на восклицание у нее уже не было сил:

— А я еще жива!

Она молилась и плакала; жила, как и прежде, от одной вспышки отчаяния до другой.

Монахиню, сообщившую о приговоре, Тереза попросила оказать ей великую милость и через приятельницу из Ламего передать Симану письмо. Та, посоветовавшись с настоятельницей, изъявила согласие. Настоятельница полагала, что от последнего диалога влюбленных, стоящих у смертного порога, им не будет вреда ни в жизни временной, ни в жизни вечной.

Вот письмо, которое Симан читал две недели спустя после суда.