Пагубные страсти населения Петрограда–Ленинграда в 1920-е годы. Обаяние порока

«Начиная с 1921 г. Храновский, систематически завлекая к себе на квартиру детишек, преимущественно мальчиков, давал им „конфекты“, несколько копеек или книжку и удовлетворял с ними распущенную похоть в самых извращенных формах. Развращал не только физически, но и нравственно: показывал детишкам порнографические карточки, растолковывал им разные гнусности. Где же все это происходило? — Везде, где только можно было „пристроиться“ Помимо квартиры Храновского — на паперти Охтенского собора, в ограде церкви, на улице. Пятилетнему Вишнякову Павлу Храновский дал за „это“ 1 коп., Евгении Белых — 3 коп., а 12-летнему Ярутович — 50 коп. и напоил его пивом. Разврат совершался не только самим Храновским, он вовлек в него и своих ипподьяконов. Тогда мерзости творились „троицей подсудимых“ „купно, соборне“, как „соборне“ совершали они священнослужения, молебны, крестины и отпевания в домах родителей, детей которых растлевали. Как относился Храновский к детям? Свидетелю Акинфиеву он хвастался, указывая на детвору: „Вот товар, который мне больше нравится, с ними все можно…“. Чтобы не допустить расправы над подсудимыми, их охранял усиленный наряд милиции»[190].

* * *

Если пьянство было пороком по большей части мужским, то исполнение религиозных обрядов связывалось прежде всего с женщинами. Перевод религиозной деятельности в сферу девиантного досуга показывает, что власть снисходительно признавала за «отсталыми» женщинами право на исполнение церковных обрядов, не видя в этом большой идеологической опасности. Однако, она не намерена была сквозь пальцы смотреть на вовлечение в религиозную деятельность детей и молодежи. Именно поэтому основной акцент в антирелигиозной пропаганде был сделан на «устарелости» церковных догм и обрядов, на замене «старых» религиозных ритуалов новыми — «советскими крестинами», «красным рождеством». Разнообразные антирелигиозные анти-праздники (комсомольская Пасха, комсомольское Рождество) стали заметной частью молодежного досуга. Впрочем, и они иногда приобретали девиантный характер, представляя собой смешение доходящей до гротеска пародии на церковные ритуалы и карнавального издевательства над чувствами верующих.

Кризис «био-психологического материала»: мещанство, упадничество, есенинщина

Границы девиантного поведения исторически и социально изменчивы: то, что в одном обществе в определенный период рассматривается как норма, в другом обществе в другой период может превратиться в девиацию. Применительно к ситуации 1920-х гг. свою роль в росте девиантного поведения играл отход от устоявшихся норм морали, их переосмысление, активно поддерживаемое властью, стремившейся создать новых граждан для новой страны. Изменение политических и культурных реалий меняло понятия «нормы» и «отклонения», корректировало повседневность[191]. Новообъявленной девиацией стало мещанство. Это понятие в годы нэпа было весьма широким и могло включать в себя самые разные досуговые практики — танцы, модничание, чтение стихов Сергея Есенина и проч.

* * *

На излете новой экономической политики, в 1928 г., в Ленинграде вышел сборник статей и фельетонов «Обывательщину— на прицел!», в котором, в частности, опубликована работа М. Трампа «Под фонарем „Эльдорадо“». Задачей автора было показать, что «мурло мещанина», которое, казалось бы, должно исчезнуть, побитое революцией, при советском капитализме не просто существует, но и чувствует себя превосходно. Перед нами один городской адрес, но два названия и две эпохи: дореволюционный ресторан «Эльдорадо» и советский «Маяк Коммуны», открытый на его месте. Первый должен вызывать ностальгию у тоскующих по старым временам:

«…Когда зажгутся фонари, и Невский похож на коридор женской прогимназии, мы выходим искать вечернего отдыха.

Смеется световая реклама. Здесь уголок улиц странно напоминает Седьмое Авеню Нью-Йорка, которого, кстати, мы никогда не видали, а в воздухе пахнет ресторанами.

Здесь люди — как патентованные насосы, они вечно заливают горе и радость вином и музыкой. По ветру мчится дикая ласка джаз-банда, рожденного негром и человеческой тупостью.

<…> Кабаки шумели для черной публики, а в центре горел огнями блестящий „Эльдорадо“. Сюда собирались люди, любящие чистоту в кабаках и имеющие фатальное пристрастие к иностранным жилеткам и иностранным танцам»[192].

С 1918-го по 1920-й подавляющему большинству не до развлечений:

«Два выстрела. Два выстрела из шальной винтовки потребовалось для того, чтобы пробить сияющий фонарь над дверью „Эльдорадо“. В эти два года люди ели овес, на улицах было особенно холодно, и не было тогда фокстротов»[193].

Но как только пришел нэп, все вернулось на круги своя, хотя фокстрот вернулся не сразу:

«Так и стоял годы революции и годы гражданской войны этот дом на углу Николаевской[194] и Советской [195], пока не пришли люди, повесившие под фонарем вывеску:

КЛУБ „Маяк Коммуны“.