Пагубные страсти населения Петрограда–Ленинграда в 1920-е годы. Обаяние порока

Рабочая молодежь должна объявить бойкот современным танцам.

Какие же танцы нам нужны?

Я считаю, что совсем не танцевать — нельзя. Беру пример с себя. Я не танцую, и мне бывает скучно на вечерах с танцами, между тем танцующие товарищи говорят, что им очень весело. Такие танцы, как вальс, тустеп и др., нам не вредны»[202].

Вопрос танцев был настолько важен, что даже во время партийной чистки в 1929 г. молодым ребятам, кандидатам и членам ВКП(б), взрослые задавали вопрос: «А чарльстон или фокстрот танцуете?» [203].

Вопрос периодически обсуждался на всевозможных конференциях. В частности, по итогам 2-й заочной бытовой конференции молодежи одна из заводских газет вышла с тезисом: «Только в беспощадной борьбе со всеми пережитками старого, мещанского, собственнического быта рабочая молодежь вырастит здоровую коммунистическую смену — самоотверженных строителей социализма»[204].

К подобным мещанским пережиткам относили не только танцы. Наряду с ними под огонь критики попадала «неправильная» одежда и косметика. Девочек от этого отучали уже на уровне пионерской организации. Так, главное периодическое издание страны, ориентированное на детей, «Пионерская правда», призывала бороться не только с руганью, курением, хулиганством и азартными играми, но и с привычкой пудриться[205]. Стремление модно и красиво одеваться активно критиковалось поборниками новой морали, видевшими в туфлях на каблуке, шляпке или галстуке символ буржуазного прошлого. Партийные или комсомольские активисты из студенчества могли обрушиться на своего товарища за то, что тот надел форменную фуражку из дореволюционных времен. Интересно, что с началом гонений на интеллигенцию в конце 1920-х гг. первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) С.М. Киров старался не надевать на улице пенсне, хотя страдал возрастной дальнозоркостью.

Период военного коммунизма создал новый тип женщин — мужеподобных революционерок, в кожанках, с папиросой в зубах и красной косынке, завязанной на затылке. Для мужчин кожанка также стала символом причастности к новой элите, равно как и кепка набекрень, и маузер или наган в кобуре. С нормализацией жизни подобные особы все больше стали выглядеть нелепо, особенно учитывая, что их образ жизни обычно сопровождался пренебрежением к личной гигиене.

Официальная позиция власти по поводу того, во что должен одеваться настоящий советский гражданин, была достаточно противоречивой. Подходя к газетному киоску, девушка видела мускулистую товарку из «Работницы» или «Крестьянки» рядом с настоящей леди, одетой по последней парижской моде на обложке «Новостей моды», «Четырех сезонов» или «Женского журнала». Разумеется, у многих появлялось желание модно и дорого одеться, тем более что и среди самих коммунисток были те, кто не находил в моде ничего плохого. Достаточно вспомнить дочку петербургского юриста, профессора и одного из авторов первой советской конституции М.А. Рейснера Ларису Рейснер или элегантную Александру Коллонтай.

Вопросы приемлемой одежды активно обсуждались на комсомольских собраниях. Среди задаваемых вопросов были, например, такие: «Как Комсомол смотрит — можно ли пудриться, краситься, если нет, то почему?»; «Можно ли употреблять духи? Ведь это вещь хорошая»; «Почему нельзя назвать девушку мещанкой, если она пудрится?»; «Как смотреть на танцы? Мещанство? И допустимы ли они для комсомольцев?»; «Можно ли носить брюки дудочкой?»; «Скажи, а можно ли комсомолкам завиваться?» и т. п.[206].

Девушки, увлекающиеся косметикой и одеждой, мало обращали внимания на общественную работу. В пропагандистском раже их могли уподоблять размалеванным и разодетым дикаркам, думавшим о том, как танцевать всю ночь и попутно найти мужчину. Один из учащихся школы рабочей молодежи поделился своими впечатлениями о девушках с завода: «За один месяц пребывания на заводе „Красная Заря“ мне и моим товарищам по школе пришлось встретиться с рядом товарищей партийцев и комсомольцев, главным образом женщин, которые носят кольца, серьги, до безобразия красят свое лицо и плюс ко всему этому сажают себе на нос громадную горошину вместо естественной родинки. Не лучше ли свой излишний заработок употреблять на увеличение своего общего образования, и главным образом политического. А это самое главное, что отсутствует у всех этих товарищей. Партийному и комсомольскому коллективам надо обратить на таких товарищей внимание» [207].

Красный треугольник. 1929. № 59(98). 30 сентября. С. 2

То, что работницы увлекались чтением именно «Женского журнала», а не «Работницы и крестьянки» подтверждает письмо разгневанной барышни в редакцию «Ленинградской правды» в 1928 г.: «Как-то случайно попали мне в руки несколько номеров „Женского Журнала“. Невольно мне вспомнился этот же журнал дореволюционного времени. Мало он изменился.

Отдавая, по необходимости, маленькую дань вопросам текущей политики на первой странице, он дальше почти до конца повествует о модах, косметике и т. п.