Палач. Костер правосудия

Он неторопливо дошел до замка Беллем с его подземными тюрьмами. Теперь и его глаза больше не принадлежали ему. Они видели людей, которые при его приближении спешно отодвигаются, забиваются по углам, чтобы только случайно не притронуться к нему. Только глаза. Ардуин не слышал перешептываний у себя за спиной, не ощущал затхлой уличной вони.

Охранники у решетки без единого слова пропустили его. Венель-младший бегом спустился по широким переходам каменной лестницы, ведущим в тюремные помещения, вырубленные прямо в скале. Здесь царил полумрак, немного тусклого света проникало только через крохотные подвальные окошки. Поэтому другой охранник не узнал его, даже подойдя достаточно близко. Он спросил громким нетрезвым голосом:

– Кто здесь?

– Мастер Высоких Деяний за Гаспаром Билу.

– Эт… за поворотом. Третья камера… справа, – сообщил тот, показывая на ряд ниш, вырубленных в скале, настолько тесных, что человек не мог там выпрямиться во весь рост.

– Ключ, – приказал Венель-младший.

Скот в человеческом образе отцепил от пояса связку ключей и после некоторого колебания протянул ему, добавив:

– Не знаю, который там. Отдайте, когда будете уходить. Лучше его тут так и оставить, посередке, чтобы он других не достал, – добавил он, махнув рукой туда, где в полумраке виднелись силуэты людей – согбенных, лежащих или прикованных к решеткам своих клеток.

Тяжелым шагом, волоча ноги, охранник направился прочь и вскоре исчез в другом конце коридора, по обе стороны которого находились камеры. Остаток ночи он собирался провести в маленьком помещении для охраны, храпя в компании двух таких же пьяниц.

* * *

Поскольку заключенные в тюрьме замка не засиживались, они просто не успевали заболеть, несмотря на отсутствие отверстий для вентиляции в камерах. Язвам и ранам не хватало времени загнить до такой степени, чтобы развилась гангрена, несмотря на жуткую грязь. В лицо буквально ударял запах грязи и нечистот, запах страха и отчаяния множества человеческих существ.

Ардуин Венель-младший медленно шел, окруженный томительной тишиной, нарушаемой только храпом, рыданиями и приступами кашля. Узники очень быстро понимали, что здесь нельзя ни кричать, ни ругаться, если они не хотят быть избитыми охранником, обозленным, что ему помешали отдыхать. Другой мерой воздействия была порция похлебки из репы и дешевого испорченного[168] хлеба, которую надзиратель мог вылить на пол прямо перед пленником, лишив его единственной еды за день. Ардуин не испытывал по отношению к ним ни печали, ни сострадания; ведь он был их палачом. В его обязанности не входило выяснять, ни по какой причине они оказались в этом подземелье, ни какие обстоятельства смягчают их преступление. Его работа – лишь исполнять приговоры.

Внимание Ардуина привлек смутный силуэт, прижавшийся к решетке той камеры, которую ему указали. Он осторожно приблизился, держа руку на эфесе своего кинжала, висящего на поясе. Силуэт, закутанный в жалкие тряпки, поднялся, держась за прутья решетки. Перед мэтром Высокое Правосудие была женщина, уже в возрасте. Хорошо, что полумрак мешал рассмотреть ее как следует, особенно глаза – один из тех взглядов, что преследовали его с тех пор, как он облачился в одежды смерти. Лицо женщины было настолько изуродовано, что сперва палач решил, что перед ним ненормальная. Сделав еще шаг, он понял, что желтоватые пятна и припухлости, сплошь покрывающие ее лицо, могли образоваться только вследствие ударов. Нос, без сомнения, был сломан совсем недавно. Когда женщина открыла рот, Ардуин заметил отсутствие верхних резцов.

Он едва не подпрыгнул, когда женщина схватила его за руки и, сжав их с силой, удивительной для такого хилого создания, забормотала:

– Сжалься. Сжалься, палач. Это мой мальчик. Я сюда прошмыгнула. Охранник меня-то и не увидал, весь день отсыпается после своего пикета[169]. Там же мой мальчик, Гаспар!

Тот самый юноша, почти ребенок, у которого он должен содрать кожу со спины ударами кнута, посыпать солью свежие раны, а затем повесить…

– Оставь меня, женщина! – произнес он мягким, но требовательным тоном. – Его наказание могло быть и более жестоким. Это же все-таки отцеубийство!

Она подчинилась и закричала, выставив напоказ свое изуродованное лицо:

– Да вы посмотрите на меня, посмотрите, что эта сволочь со мною сотворила! Каждый вечер, даже хулого слова не сказав, то ногой, то поленом, и по спине, и по брюху… Вот мой мальчик и не смог дальше терпеть такое. Это же низость какая… он бы меня так убил в конце концов… вот мой Гаспар за меня и заступился. Но эта старая скотина как с цепи сорвалась, я от него такого никогда не слышала. Он хотел меня убить, душой своей вам клянусь!

– Отойди, женщина. Я должен делать свое дело.

– Но ведь вас тоже родила мать, палач! Вы бы ее защитили, правда? Старик его сперва тоже колотил, но Гаспар стал сильным, как бык. Так его отлупил… а этот проклятый взялся за меня, понял, что с сыном ему больше не совладать.