Палач любви и другие психотерапевтические истории

Барнсу, конечно, не удалось уловить квинтэссенцию человека (Флобера) и в конце концов он поставил перед собой более скромную задачу. Посетив два музея Флобера – один в доме его родителей, другой в доме, где он жил в зрелые годы, – Барнс увидел в каждом чучело попугая, который, по заявлению сотрудников обоих музеев, был прототипом Лулу, попугая из «Простой души». Эта ситуация расшевелила исследовательское любопытство Барнса: хоть он и не смог отыскать настоящего Флобера, но, ей-богу, сможет же он, по крайней мере, установить, какой из двух попугаев настоящий!

Внешний вид обоих попугаев не помог: они походили друг на друга как две капли воды; и к тому же оба совпадали с опубликованным Флобером описанием Лулу. Далее, в одном из музеев пожилой смотритель представил доказательство подлинности попугая. На его жердочке был штамп «Музей Руана»; затем он показал Барнсу фотокопию квитанции, подтверждающей, что Флобер более ста лет назад взял напрокат (и затем вернул) попугая из муниципального музея. Окрыленный близостью разгадки, автор поспешил в другой музей, но обнаружил лишь, что на жердочке у конкурирующего попугая стоит точно такой же штамп.

Позднее он поговорил со старейшим из ныне живущих членов «Общества почитателей Флобера», который и рассказал ему подлинную историю попугаев. Когда создавались оба музея (спустя много лет после смерти Флобера), каждый из директоров независимо от другого пошел в муниципальный музей с копией квитанции в руке и попросил попугая Флобера для своего музея. Каждого директора проводили в огромное хранилище чучел животных, где находилось по меньшей мере пятьдесят внешне одинаковых чучел попугаев! «Выбирайте», – предложили каждому из них.

Невозможность идентификации подлинного попугая положила конец вере Барнса в то, что «настоящий» Флобер или еще кто-нибудь «настоящий» может быть найден. Но многие люди так никогда и не обнаруживают бесплодность таких поисков и продолжают верить, что если бы у них было достаточно информации, они могли бы описать и объяснить человека. Обоснованность личностного диагноза всегда была предметом разногласий среди психологов и психиатров. Некоторые верят в успех начинания и посвящают свою карьеру достижению еще большей точности нозологической классификации. Другие, к которым я отношу и себя, удивляются, что кто-то вообще принимает диагноз всерьез, что его считают чем-то большим, нежели простым набором симптомов и поведенческих черт. Несмотря на это, мы находимся под все возрастающим давлением (больниц, страховых компаний, государственных ведомств), которое заставляет нас определять человека диагностической фразой или категорией с номером.

Даже самая либеральная система психиатрической классификации накладывает границы на бытие другого. Если мы относимся к людям с полной уверенностью, что можем отнести их в определенную категорию, мы никогда не увидим и не поддержим в них те части, жизненно важные части, которые выходят за рамки наших определений. Продуктивные отношения всегда подразумевают, что другого никогда нельзя познать полностью. Если бы меня вынудили повесить на Мари официальный ярлык с диагнозом, я бы последовал формуле, описанной в последнем издании Руководства по диагностике и статистике психических расстройств и вывел бы точный и официально звучащий диагноз, состоящий из шести частей (автор, вероятно, имеет в виду старые варианты DSM, где диагноз имел несколько факторов, так называемых «осей». – Прим. ред.). Но я знаю, что он не имел бы ничего общего с настоящей, живой Мари – Мари, которая всегда удивляла меня и ускользала от понимания, – Мари двух улыбок.

Глава 8 Три нераспечатанных письма

– Первое пришло в понедельник. День начался обыкновенно. Я все утро работал над статьей, а около полудня прошелся до конца подъездной дорожки, чтобы забрать почту – обычно я просматриваю почту за обедом. По какой-то причине, не знаю, у меня было предчувствие, что этот день сулит неожиданности. Я подошел к почтовому ящику и… и…

Саул не мог продолжать. Его голос сорвался. Он опустил голову и попытался взять себя в руки. Я ни разу не видел его в таком ужасном состоянии. Его лицо было искажено отчаянием, от чего он выглядел старше своих шестидесяти трех лет, его опухшие виноватые глаза покраснели, нечистая кожа блестела от пота.

Через несколько минут он попробовал продолжить.

– Среди корреспонденции я увидел, что оно пришло… Я… Я не могу продолжать, я не знаю, что делать…