Палач приходит ночью

В начале 1942 года оккупанты повелели сдать всю лишнюю скотину. На двор оставляли по одной корове и по одной лошади. Полицаи вместе с тыловыми немецкими службами ходили по селу и угоняли скот. В иных дворах не оставляли даже коровы. Добычу погружали на платформы и увозили в Германию.

Но этого показалось мало. И в Германию стали гнать людей. Как скот. Даже хуже, чем скот. К скоту отношение у немца было куда более гуманным. Врывались полицаи в дома. Переворачивали все вверх дном. И угоняли в основном полных сил молодых парней и девчат.

— Радуйтесь, вахлаки! — смеялись полицаи. — В культурную страну едете! Поработаете на победу великой Германии!

— Да, да, Великая Германия! Арбайтен! — кивали слегка поднаторевшие в польском и украинском языках немецкие тыловые крысы.

Заодно уже по которому разу начали очищать населенные пункты от большевиков и их пособников. Принялись грести всех тех, кого вроде бы недавно простили.

— Ты есть партизан! — говорили при задержании.

И это можно было считать приговором.

Я сидел как на иголках. Все еще выполнял поручения подполья, типа передать весточку и заложить послание в тайник, но понимал, что долго это не продлится. Главное — не пропустить момент, когда будет поздно. А товарищи из леса, считая выполняемую мной подпольную работу важной, настоятельно рекомендовали держаться максимально долго.

Мартовское потепление грянуло неожиданно. Снег подтаял, хмурые тучи нависали над землей. И настроение было такое же, хмурое. Я все ждал, что ночью в мой дом постучатся. Тогда уж лучше погибнуть в схватке, чем сгинуть в гестаповских застенках. Но и погибнуть с честью не удастся: оружия в доме не было, отцовское ружье закопано в лесу, поскольку при его обнаружении полагался расстрел.

Уже за полночь в дверь постучали. Размеренно, тяжело.

Сердце ухнуло в предчувствии страшного.

Засуетилась тетя:

— Ох, что ж за черта веревочного принесло на ночь глядя?!

Я осторожно подошел к окну. И рассмотрел фигуру в полицейской форме.

Вздохнул, пытаясь унять пулеметное сердцебиение. И подошел к двери. А потом решительно отодвинул засов…

Глава третья

— Что, дрыхните беззаботно? — прищурившись, посмотрел на меня полицай, перешагивая через порог.

— Так время позднее, — отозвался я. — Спать давно пора.

— Э, нет. Спать тебе сегодня не придется, Иван.

— Это почему?

— Потому что под утро тебя забирать придут.

Микола поставил в угол свой карабин системы «Маузер» и уселся устало на лавку. Тетка, хорошо знавшая его, засуетилась:

— Молочка тебе, родненький?

— Да какое молоко! — взбеленился он. — Собирайте вещи быстро! И в лес! Или вас всех убьют!

— Да как же в лес? А дом! А скарб! — засуетилась тетка.

— На том свете они вам совсем не надобны будут!

Микола был моим хорошим приятелем еще по школе. Правда, общался он накоротке и с националистами, входил в окружение Химика. При немцах стал полицаем, но тяготился этим, жаловался, что выхода ему другого не оставили. При этом потихоньку сбрасывал нам информацию, предупреждал об облавах и прочих кознях властей. В общем, работал на нас.

— Собирайтесь, — велел он. — Я проведу. За околицей Евсей с телегой ждет.

Тетка закудахтала, обреченно глядя на груду вещей, которую необходимо забрать с собой. «Как же я что-то брошу! Все ж непосильным трудом нажито!» Ей вторила моя двоюродная сестра. Да уж, тут обоз нужен, а у нас всего лишь маленькая телега.

— Оставляйте все ненужное! — прикрикнул я с раздражением. — Жизнь дороже!

Главное — теплые вещи и еда. Остальное все ерунда, особенно разные милые сердцу сувенирные безделушки, без которых себя не представляют люди.

— Может, я с вами? — вдруг как-то обреченно спросил Микола. — Не сегодня завтра меня тоже в расход. Подозревают.

— С нами так с нами… Но учти, проверять в отряде тебя будут не по-детски. Если что — на березе вздернут.

— Да это и корове понятно, — усмехнулся он. — Нет у меня камня за пазухой. А германцев я ненавижу всей душой. Насмотрелся и на них. И на наших. Теперь только за оружие и в лес остается.

Как заправские мешочники, с баулами и коробами, мы достаточно удачно пробрались по ночному селу к Евсею с обещанной телегой. С перипетиями и конспирацией, наконец, оказались в партизанском лагере, в самых непроходимых болотах и лесах. Там, в землянках, оставшихся еще с Первой мировой, обустроилось вполне обжитое хозяйство. Помимо бойцов собралось много женщин с детьми, бежавших от отправки в Германию. Чем-то все это напоминало цыганский табор. И сильно радовала вырубленная в лесу полоса для посадки самолетов. Она свидетельствовала о связи с Большой землей, о том, что нас не забыли.

В этот момент я не жалел, что оставил свой дом в селе. Ведь настоящий мой дом сейчас здесь. Среди своих. Где я мог быть самим собой — идейным комсомольцем, несгибаемым борцом с фашистскими оккупантами.

Бывший уполномоченный НКВД, а теперь командир отряда Логачев принял меня в тесной землянке с закопченным низким бревенчатым потолком. Там был дощатый стол с картой. В углу — лежанка и пирамида с автоматами.

Был он усталый. Выслушав меня, согласился:

— Правильно ушел.