Палачи и жертвы

На первом этапе раскрытие заговора еврейских буржуазных националистов шло как по мае- лу. Бывший заместитель начальника Следственной части по особо важным делам полковник Лихачев, взятый под стражу вслед за Абакумовым и больше других деморализованный арестом, в угоду Рюмину показал на допросе, что профессор 2–го Московского мединститута Я. Этингер незадолго до смерти от грудной жабы в камере Лефортовской тюрьмы признал факт злодейского умерщвления кандидата в члены Политбюро, секретаря ЦК ВКП(б) А. Щербакова. Однако Этингер был всего лишь консультантом Лечебно–санитарного управления Кремля, тогда как лечил Щербакова крупнейший советский терапевт профессор В. Виноградов, уже давно исполнявший обязанности личного врача Сталина. Спрашивается, мог ли консультант Этингер уморить Щербакова без активного участия Виноградова? Нет, это исключено, заявил Рюмин и получил у Сталина санкцию на арест Виноградова.

С этого момента доказательства существования опаснейшего заговора посыпались как из рога изобилия: арестованный профессор Виноградов, которому в то время было под семьдесят, под угрозой избиения признался, что «вместе с профессором Я. Г. Этингером и по инициативе последнего умертвил товарища А. С. Щербакова», а бывший начальник Лечсанупра Кремля профессор П. Егоров и врач–терапевт Г. Майоров, не выдержав примененных к ним физических методов воздействия, показали, что по заданию английской разведки «неправильно диагностировали заболевание товарища А. А. Жданова, скрыв имевшийся у него инфаркт миокарда, назначили противопоказанный этому заболеванию режим и в итоге умертвили его».

Теперь Рюмину предстояло воедино связать врачей–предателей с предателями–чекистами, все еще отрицавшими как наличие еврейского заговора, так и свою причастность к злодействам подкупленных врагом медиков. Вошедший в азарт Рюмин не сомневался в победе: ведь, фигурально выражаясь, у него на руках был козырный туз — датированное августом 1948 года донесение заведующей отделением функциональной диагностики Лечсанупра Кремля Лидии Тимашук на имя генерал–лейтенанта госбезопасности Н. Власика о лечении больного Жданова вопреки объективным данным кардиограмм. Причем тревожный сигнал доктора Тимашук через Власика попал к руководителям МГБ и после сугубо формальной проверки — представьте себе! — был подшит в дело. Кто же нынче, когда следствие располагает совокупностью улик, поверит Абакумову и его еврейским прихвостням, что здесь имело место обыкновенное ротозейство, а не измена Родине? Нет, им нипочем не отвертеться: спеклись, голубчики!

Как раз в эту пору Рухадзе и напросился на прием к Рюмину, который, невзирая на чрезмерную занятость, без проволочек назначил аудиенцию, — зная, что грузинский коллега в поте лица своего разматывает запутанный мегрельский «клубок», державший нос по ветру следователь № 1 не мог отказать ему во внимании.

В лубянской иерархии занимаемая должность неизменно стояла выше воинского звания, поэтому старший по чину и по возрасту Рухадзе дипломатично принял позу просителя. У него, как он объяснил, есть трудности, затягивающие следствие и, увы, вызывающие тягостные сомнения в том, что такое ответственное, поставленное на особый контроль дело увенчается должным образом. К несчастью, дорогой товарищ Сталин почему–то не разрешил пытать ни Михаила Барамию, ни Авксентия Рапаву, ни даже бывшего прокурора республики Шонию — Ивана Рапаву можно, Чичинадзе тоже, а этих нет. Но без острых методов допроса перечисленные враги народа не дают признательных показаний относительно связей с меньшевистской эмиграцией и с иностранной разведкой. Между тем без их признаний не обойтись — его, Рухадзе, наверняка упрекнут за то, что он не выложил на стол «царицу доказательств». Словом, ему нужен мудрый совет — как поступить?

С глубоким пониманием выслушав сетования генерала Рухадзе, полковник Рюмин первым долгом проявил человеколюбие и утешил собеседника. Ей–богу, уважаемый Николай Максимович даром поддался унынию. Мегрельское дело, как считает он, Рюмин, следует вести и закончить точно так же, как «ленинградское». Что же касается обвинений в измене Родине, то для высшей меры наказания вовсе не обязательно, чтобы подсудимые признались в шпионаже. В «ленинградском деле» этого не было — осужденные к расстрелу, например, Кузнецов и Капустин, признались только в противопоставлении себя ЦК ВКП(б), в вождизме и в группировании во вражеских целях. Этого, поверьте, оказалось вполне достаточно. А разве между «ленинградским» и мегрельским делами нет тождества?

Рухадзе приободрился, вместе с Рюминым ознакомился с материалами «ленинградского дела», составил подробный конспект и по–мужски пожал руку следователя № 1 — отныне ему было ясно, в каком направлении продолжать следствие. Вот что значит вовремя посоветоваться с настоящим специалистом, у которого действительно министерская голова!

«ВДОХНОВЕНИЕ»