Паладинские байки

И тут Жоан, сбивчиво молившийся, вдруг в кармане нащупал шерстяной шнур с колокольчиком, тем самым, что так недавно снял с яблони в священной роще. Он выдернул его из кармана и двумя широкими, быстрыми шагами вышел вперед, закрывая собой Джорхе, который как раз сел, тряся головой.

Брат вскрикнул:

– С ума сошел!!! Куда!!!

Но Жоан поднял левую руку, раскрыл ладонь, призывая щит веры, а правой махнул, разворачивая шнур с колокольчиком. Надтреснутый глиняный колокольчик глухо звякнул.

И это глухое звяканье вдруг прозвучало так, словно это был большой колокол. Личи остановились. Паладин снова качнул шнуром, колокольчик звякнул, и он почувствовал, как возрастает его мистическая сила. Он, размахивая шнуром с колокольчиком, начал читать третий псалом, начинавшийся словами «Да рассеется тьма и сгинут порождения ее».

Личи опомнились и попытались на него навалиться, но каждый раз, как звякал колокольчик, их отталкивало назад, а магические атаки отклонялись сияющим белым светом щита веры.

За спиной Жоана поднялся Джорхе, резко вскинул руки вверх, громко бабахнуло, над двором полыхнуло алым, и на личей сверху обрушились потоки пламени. Трое личей вспыхнули, как сосновые щепки, и на сей раз погасить огонь не смогли, сгорели дотла. Оставшиеся шестеро атаковали с удвоенной силой, теперь не напрямую, а направили удар на стену, чтобы обрушить ее на людей. Джорхе это заметил и успел отбить падающие камни встречным силовым ударом. Камни взметнулись вверх футов на сорок и с грохотом рухнули на склон холма. А маг тут же повторил фокус с потоками пламени, и спалил еще двоих личей.

Тем временем Жоан, уже в полный голос выкрикивающий псалом, подошел к личам еще ближе, и на последнем стихе псалма вдруг толкнул вперед свой щит из белого сияния. Тут же звякнул колокольчик, щит увеличился, ударил по главному личу, снес его к стене и вдавил в нее. Раздался мерзкий хруст, затем – истошный вопль, пыхнуло облачко серо-зеленой светящейся пыли, и вопль затих. На паладина напал один из уцелевших трех личей, но Жоан даже не глядя махнул шнуром с колокольчиком, попал ему в костяной лоб, и лич рассыпался пеплом, издав на прощанье пронзительный взвизг, второй лич тут же получил двойной удар – огненной стрелой от мага и опять же колокольчиком от паладина. И тоже рассыпался в пыль, огласив развалины таким же гадким визгом.

Последнему личу Джорхе отвесил свой излюбленный каст – «Фейскую цирюльню», усиленную втрое. Облако разъяренных разноцветных мелких феечек с бритвами мгновенно разделало лича на мелкие кусочки, он и кастануть ничего не успел.

А потом Жоан призвал одновременно круг света и очищение – причем такой силы, какой еще никогда у него не получалось. Белое пламя окатило весь двор, окончательно испепелив останки порубленного феечками лича, и скатилось вниз по склонам холма, затухая.

Паладин плюхнулся на колени и тут же завалился набок, глаза его закатились, а тело обмякло. Джорхе едва успел подхватить его, не дав стукнуться головой о каменные плиты, встряхнул:

– Жоан? Жоан!!! О боги, нет!!!

Он призвал шарик света и принялся торопливо осматривать и ощупывать брата. Ран не было, следов от магического поражения тоже, но Жоан был бледен, без сознания и едва дышал. Маг встряхнул его, похлопал по щекам – без толку. Потом, сообразив, полез за воротник и нащупал медальон, выдохнул с облегчением: медальон был теплым, а значит, жизни паладина ничего не грозит, просто переутомился по неопытности. Если бы Жоан был тяжело ранен или поражен магией, то медальон был бы либо очень горячим, либо ледяным, это Джорхе знал. Так что он оттащил брата в донжон и уложил на подстилку. Потом подошел к лошадям. Те стояли себе, погруженные в дремоту, как ни в чем не бывало. Заклятие, которое маг наложил на них перед боем, еще работало, и он не стал его развеивать – пусть уже спят до утра, хоть отдохнут хорошо. Маг вернулся к почти погасшему костру, подкинул на угли хвороста, придвинул Жоана поближе и накрыл одеялом. Когда разворачивал одеяло, из него выпали четки.

– Ну ты и раздолбай, братец… – покачал головой Джорхе и положил четки Жоану под руку, в которой тот до сих пор крепко сжимал шнур от колокольчика. Сам колокольчик битву с личами не пережил – разбился, остался только глиняный шарик-язычок.

Спать больше не хотелось, и Джорхе просидел всю ночь у костра.

На рассвете Жоан очнулся, заворочался под одеялом, резко сел:

– О боги, как у меня всё болит…

Поднес к глазам шнур от колокольчика, покачал головой:

– Надо же… А ведь я его хотел в комнате у иконы повесить, да забыл… О, четки нашлись.

– Ты их в одеяло завернул, когда мы в трактире ночевали, – сказал Джорхе. Он сидел у костра, укрытый плащом, и вяло ворошил тлеющие угли палочкой. На руке у него блестел браслет. – Должен тебе сказать, что ты задал жару. Дедуля будет доволен, когда узнает.

Жоан спрятал четки в карман, туда же уложил аккуратно свернутый шнурок от колокольчика:

– Дедуля первым делом мне выговор сделает за то, что четки продолбал. И нам обоим за то, что в развалинах ночевать остались.

Маг вздохнул: