Паладины госпожи Франки

Всё время до этого они с Лео изображали из себя бродячего протестантского проповедника и его жену — и порядком объелись своими ролями, несмотря на то (или потому), что всё сходило им как по маслу. Голос у Лео был зычный, склонность к риторике — отменно пасторская, а про его былые подвиги не то чтобы забыли, но с ним теперешним не связывали ничуть. Немало этому последнему способствовали те его духовные детища, которых он воспитал в лучших (без кавычек) иезуитских традициях, взрастил и посеял по всей лэнской земле, порознь и попарно, по большей части редко, но где-то и погуще. «Мои ребятишки достаточно умелы, чтобы из живого человека сотворить миф, и ко всему прочему — собирательный», — с удовлетворением пояснял он Франке. Кое-кого из своих духовных чад он ей таки показал.

В горах встречали их по-всякому, но, в общем, неплохо: удачная война дарует сытость, сытость рождает благодушие. (Это, разумеется, касалось одного Севера, на Юг, где было прежнее шахство Саира, у них хватало разума не соваться.) Но в лесах, где недавние католики были дикообразны, а «староверцы» с благоговением относились к духовному в любой его форме и разновидности, однако в культовые тонкости не вдавались, случались и конфузы. Допытывались, например, есть ли у святого отца детки, а если нет, то не сглазили ли его подружку, а если имеются, то на кого он их покинул. Апофеоз гостеприимства накрыл их в одном зажиточном доме, где хозяин и хозяйка были из склавов. В спальне Леонара и Франку уложили на почетную гостевую кровать, снаряженную белым песцовым покрывалом с оторочкой из звонкоголосых серебряных бубенцов. Таковы же оказались, при ближайшем рассмотрении, и подушки, и беличьи простыни. Воровато переглянувшись, «молодые» дружно сползли на пол, каждый со своей стороны музыкального ложа, а переспав на холодных и занозистых досках, порешили впредь особо не выдумывать.

— Тем более, — подытожила их уговор Франка, — стесняться незачем. Мы уже, собственно, в моих владениях, по крайней мере, купленных на мое приданое.

— Вот как! А я и не знал.

— Доберемся до ночлега — авось расскажу, если до того не умотаемся оба.

— И долго еще до деревни? — спросил он.

— Близехонько, — прогудели ему в спину. — Раз ночуем, два ночуем — и дома! Да ты не боись, мы мужики с топором, а с топора — и побриться, и одеться, и поесть, и обогреться, и на одну ночку дом выстроить.

— Слышал, слышал я эту присказку не единожды, а в толк не возьму. Ну, побриться — это я понимаю. Лезвие у топора острейшее, поэтому здешние усы и бороды холеные, не в пример моим. Одеться и поесть — тоже ясно: зашиб медведя обухом, шкуру лезвием снял, мясо на костре изжарил, мехом накрылся. Обогреешься одним тем, что дрова рубишь или бревна тешешь. А вот дом на одну ночь — это шалаш, что ли?

— Нет уж. Показать разве? Сейчас покажем, — Франка постучала по могутной спине одного из провожатых. — Эй, мужики! Святой отец хочет нынче в нодье ночевать, со всем удобством.

— Это мы зараз!

Оба переглянулись и пошли вокруг только что облюбованной для раннего привала полянки, пробуя носом и обслюнявленным пальцем ветер и выбирая каждый свое дерево. Наметили, вытащили из чехлов топоры с не очень широким и слегка оттянутым на конце лезвием, подрубили две приземистых елки. («У наших дровосеков инструмент будет поувесистей, — подумалось Леонару, — а эта штуковина скорее на алебарду смахивает. Значит…») Тут оба дерева с шелестом и кряком свалились наземь. Их подтащили поближе друг к другу, сложив острым углом, обрубили все сучья, кроме того ряда, что остался торчать кверху. Эти вертикальные сучья оплели лапником — вышли как бы стены. Самые уж худые ветки, ощепки и смолистые обрубки насыпали между стволов и подожгли.

— Вот вам и нодья, Левушка. Скоро и до рубашки можно будет разоблачиться, и почивать в уюте, как в своем дому, только вставай иногда подвинуть стволы вершинками друг к другу. Лузан разве только наденьте, чтобы шальным угольком не прижгло, — Франка вытащила из его сумы холщовый балахон с куколем, придирчиво осмотрела. По всему лузану — а он доходит до бедер — идут карманы или «пазухи», чтобы класть убитую на охоте дичину и вообще всё, что попадется на дороге, — а отец Лео явно злоупотреблял последним.

— Ого, и всё это роскошество на одну ночь?

— А чего, лесу у нас много, аж селиться негде, — промолвил тот из мужиков, что казался помоложе.

Ночью, поев и угревшись, Лео и Франка беседовали перед тем, как заснуть.

— Девы у Юмалы красивые, статные, я перед ними малявка. Отцова склавская кровь сказалась.

— Ну и поглядим. Сколько я их перевидал за время скитаний! Скольких поцеловал в щечку, скольких замуж выдал!

— Отец мой, и неужели в вас от того ни одна жилочка не дрогнула, ни одна кровиночка не шелохнулась?

— Не изображайте бесенка-искусителя. Вам ничуть не идет.

— Что вы, это моя вторая профессия — искушать. Первая — вынюхивать. Эй, папочка, почему ответа не слышно?