Паладины госпожи Франки

— Да не очень, наверное. Только ты напиши отцу или поезжай к нему сама с детьми — Дивэйн кстати посмотришь.

Уезжал я из столицы гор налегке, однако на всякий случай бросил в сундучок с инструментом маленькое, надбитое с одного краю зеркальце, подаренное мне — ясно, кем — в честь отъезда из Гэдойна. Взял себе и проводника из местных.

Путь наш пролегал заросшими горными тропами, теми, пожалуй, которыми шли через Лэн Франка со своими детьми. В знакомом месте проводник оставил меня одного и, благословив, двинулся в обратный путь.

У неприметного на первый взгляд отверстия в земле я выложил на землю зеркальце и стал ждать. Вроде бы кругом не было ни единой души, но ко мне почти тотчас же подошел человек в зеленовато-буром, похожий на лесного стрелка, и спросил:

— Что вам требуется от нас?

— Видеть магистра.

— Если он отбыл?

— Буду ждать прибытия. У меня нет иных дел.

Он ушел ненадолго, унеся с собою зеркало, потом воротился.

— Вы можете пройти. Там дальше лестница и факелы, вы не заблудитесь. Пропуск ваш я возвращаю.

Вот так просто!

Магистр, конечно же, никуда не делся, а пребывал в затворе. Персоны такого высокого ранга путешествуют крайне редко и не для собственного удовольствия. Скажем, ради далеко идущей политики или чтобы наставить своего преемника в духовных вопросах.

По сравнению с былыми денечками он посолиднел, жесты и позы обрели величие и некую закругленность, а голос рокотал, как прибой в южных морях. Парадное одеяние его, им же новоизобретенное: алая шелковая рубаха до пят, поверх нее — белая ряса из тончайшей замши и пурпурная мантия, капюшон которой был с глазницами, как у монахов-доминиканцев, — вызывало у меня какие-то не те ассоциации. Впрочем, зловещий клобук был сразу же отброшен на спину, так что его буйная, уже здорово с сединой, копна волос рассыпалась по плечам. Он был донельзя благолепен и великолепен, наш горный, лесной и пустынный владыка и архипастырь. И нахальный щен, жуткая помесь кенара и левретки, что с удобством устроился у него на коленях и время от времени по-свойски теребил зубками его нос или (верх собачьей наглости!) ухо, портил вид ну совсем ненамного.

— Вот, новую породу выводим, — произнес он вместо приветствия. — Каков цвет, а? Лимонно-палевый с прозеленью. А скорость! Знаете ли, господин Френсис-Идрис, на полном скаку даже зайца догоняет.

— Вот как. А что делает заяц?

Он задумался, чеша в потылице, и серьезно проговорил:

— Наверное, останавливается, оборачивается, глядит в глаза — а потом долго и громко смеется.

Посмеялись и мы — ото всей души.

— А с какой стати, собственно, мы на его счет прохаживаемся? — внезапно прервал он. — Есть разные псы. Собаки-сторожа, собаки-пастухи, собаки-охотники. Собаки-друзья. Но самые лучшие из них — вот такие. Которых любят невзирая на достоинства и недостоинства, просто потому, что они есть на свете… А катись-ка ты на место! Косточка где? Ищи косточку!

Последнее явно адресовалось не мне.

Потом мы помолчали, глядя на леврета, который «в яростном веселье» трепал свой коврик. Тут я, наконец, изложил свою идею.

— Ну что же, — пробасил он. — В Братстве сейчас смешались все конфессии, и никто не будет возражать, если со статуй Тергов снимут вуали. Только вы сумеете? Мастерство здесь нужно немалое.

— Сумею. Из любви к Идрису и Франке. Вообще во имя любви. Той Любви, которая позволяет человеку выпрямиться…

Мы некоторое время глядели друг на друга, не решаясь продолжить разговор и зная, что сделать это придется.

Затем я всё же осмелился.

— Из-за того давнего случая, о котором судачили втихомолку… Когда моего брата увезли его гябры, а позже и она исчезла из того самого склепа, только синий плащ остался… Словом, многие считают, что она вознеслась на небо, что она жива во плоти и прочее в этом духе. Вы ведь слышали такое?

Он печально и тонко усмехнулся.

— Протестанты весьма падки на чудеса, и им не приходит в голову, что нет в этом отношении большего скептика, чем добропорядочный католический поп.

— Так вы еще священник?

— А как же, сынок мой. От тиары освободиться — иное дело, нельзя допускать совмещения двух трудоемких должностей: но ни от одного обета меня никто еще не разрешал и разрешить не сможет. На редкость удобно: среди обитателей Дома почти треть католики. Нежелательно, чтобы здешние секреты уходили на сторону. Наш брат священник, конечно, хранит тайну исповеди, пока он в здравом уме и твердой памяти, но ведь и дьявол силен!

Меня малость покоробило от его речей; но то был всё-таки наш прежний папа-Лёвушка, скопище всевозможных добродетелей, недотепа, иронист и умница, и я с легкостью простил его как христианин христианина.

— Но что же тогда сталось с нашей герцогиней? — переспросил я.

— А вам не приходило в голову, что Идрисовы поклонники считали ее его подругой? И вполне могли украсть, чтобы похоронить их вместе по своему обряду. Так что теперь они оба либо обратились в пепел, либо лежат в какой-нибудь глубокой замурованной нише, а рядом текут подземные потоки.

Я ответил, что не верю его объяснению: удобное и логичное редко бывает истинным. Сам же он мне и проповедовал.