Палитра его пороков

Сколько же лет ему не дарили подарков? Личных, конечно, партнеры и коллеги всегда приносили какие-то презенты. У жены своих личных денег не было, и она считала глупым тратиться из общего бюджета ему же на подарок, предпочитая поздравлять в постели. Он, впрочем, ничего против не имел, но сейчас время с женой вспоминать не хочется.

Женя волнуется, пожалуй, больше, чем он во время предложения. У нее даже руки трясутся, когда она протягивает ему большую книгу в красивом кожаном переплете. Книга оказывается скетчбуком, и… Сергею кажется, горло сдавливает невидимая рука.

Она все это время рисовала.

Его, такого, каким он себя никогда не видел, ни на одном фото или видео. Спящим, смеющимся, грустно улыбающимся, расслабленным и серьезным. Обнаженным, целующим ее, занимающимся любовью. Страшно даже представить, сколько сил Кисточка вложила в рисунки.

Еще она рисовала себя, словно повторяя и придумывая для себя задания, такие же, как он давал ей в парке. Неповторимое сочетание угля и акварели, ее совершенное тело, лишенные пошлости и вульгарности позы. Он готов смотреть на мягкие линии целую вечность, листать плотные страницы, наслаждаться ею, и реальной, и нарисованной.

Он замирает, когда доходит до скетчей из жизни. Когда видит на листе рисунок, повторяющий до боли знакомую сцену, о которой он будет помнить всю оставшуюся жизнь, за которую возненавидел себя, едва понял, что влюблен.

Невыносимо смотреть на воплощенное углем воспоминание о том, как Женя лежит на постели, до полусмерти испуганная, а он сидит рядом, касается ее тела, вырывает невольные стоны.

— Прости, — она опускает голову, — я знала, что тебе не понравится, просто я хотела… это нарисовать.

Сергей аккуратно поднимает голову девушки, чтобы заглянуть в ее глаза, прочесть там ответ на самый тяжелый вопрос.

— Тебе больно?

— Нет, — улыбается она, — нет.

Он бросает скетчбук на диван, обнимает Женю и вдыхает запах ее волос, слушает удары сердца.

— И это я говорил тебе во сне. Прости меня, Жень. Прости. Я не могу солгать, сказать, что не хотел с тобой это делать. Я хотел. И даже если бы я знал, что не смогу без тебя жить, не уверен, что отказался бы, понимаешь?

— Сережа…

Кисточка прижимается к его губам, несмело, как только она умеет, целует, вызывая внутри целый ураган ощущений. Он до безумия ее хочет, до боли, с силой сжимая осиную талию.

— Я не хочу ничего забывать. Это часть меня, часть воспоминаний о тебе. Я тебя люблю, я тебя люблю за то, что ты делаешь, за то, как ты это делаешь, за Эльку, за Костю, просто люблю, и все, и я не хочу забывать, как ты ко мне прикасался.

Лихорадочные движения сбивают его с толку, с плеч Кисточки спадает блузка, проглядывает черное кружево. Только для него, его подарок.

Подарок… черт.

— Подожди.

Диким усилием воли он отстраняется, хотя до смерти хочется впиться в ее губы, взять прямо на полу, не доходя до кровати, а потом сбежать куда-нибудь, чтобы Новый Год был только их.

— Подарок твой. Предложение делают с кольцом.

В небольшой матовой коробочке практически то, что Кисточка просила. Он просидел над ним три вечера, а потом еще отдал в мастерскую, где работают с эпоксидкой. Аккуратное деревянное колечко с прозрачной вставкой. Блестки и краски во вставке напоминают не то космос, не то море, не то краску, растворяющуюся в воде.

— Это домашний вариант. Классический, чтобы хвастаться перед подругами кольцом с брюликом, я тоже купил.

Женя прижимает руку с кольцом к груди, как когда-то прижала и браслет, подаренный им.

— Я буду хвастаться этим.

Они долго стоят у окна. Женя смотрит на снег, а Серебров смотрит на нее, словно не видел раньше. Этот скетчбук на кровати… Сергей чувствует себя ребенком, неожиданно обнаружившим желанный подарок под елкой.

Только для ребенка это кукла, конструктор, или гироскутер, который он подарил Элине, а для взрослого — внимание. Она сидела в кабинете вечерами, рисуя для него. Она рисовала то, что раньше вызывало у нее лишь возмущение. Она рисовала его, пока он спал, пока не видел, смотрела, запоминала, а потом рисовала.

Он ее не заслуживает. Она должна была уйти к другому, к тому, кто не позволит себе воспользоваться ею, не будет шантажировать здоровьем ребенка, не станет ломать лишь чтобы наслаждаться ее телом.

Но не ушла, и теперь он ее никуда не пустит.

Она снова всхлипывает.

— Кисточка, что такое?

— Ничего. Просто вспомнила письмо Эли. Она правда так написала?

— Да. Чтобы мама вернулась и чтобы дядя Сережа ее полюбил.

— Я ее не заслуживаю.

— Кисточка, — он смеется, — я то же самое подумал о вас. И раз уж мы все такие неидеальные и друг друга не заслуживаем, но все же вместе, давай стащим с кухни часть вашего супер-ужина, принесем его в спальню, сожрем, а потом завалимся в постель прямо до вечера.

— Поспим? — интересуется это наивное существо и невинно хлопает глазками.

А рубашка все еще болтается, и от кружевного белья кружится голова — поэтому оно, видать, так и называется.

— Может, и поспим, — загадочно отвечает Сергей.