Память

Внук Всеволода Большое Гнездо Александр Ярославич, прекрасно, конечно, представлявший себе еще в 1238 году огромную угрозу с севера, северо-запада и запада, разбил через два года шведов, через четыре – немецких рыцарей, нейтрализовал литовцев в течение двух десятилетий вел тончайшую дипломатию, сохранив меж четырех огней единственный островок русской национальной независимости…

При свете двух плошек, в которых горело пахучее урусское масло, кипчак видел, как Субудай неотрывно смотрит в глаза уруса, и удивился: самые храбрые воины, не знавшие страха, больше всего на свете боялись того момента, когда Субудай обернет к ним свое красное веко, а этот раб… Не спуская взгляда с уруса, полководец спросил толмача:

– Почему он меня не боится?

Толмач перевел ответ:

– В душе певца живут боги, не подвластные земным владыкам.

– А боится он или не боится смерти? – мертвым голосом спросил Субудай.

– Так же, как великий багатур-воитель.

– Мудро и смело ответил… Пусть тогда споет.

Кипчак и урус перекинулись двумя-тремя словами, замолчали, Кипчак дрожал от страха.

– Говори! – приказал Субудай.

– Не смею, – весь трепеща, пробормотал кипчак.

– Говори!

– Он не будет петь.

– Почему? – Глаз Субудая начал наливаться кровью.

– Он голоден.

Субудай успокоился. Певцов надо кормить: они поют тем, кто дает им мясо, или тем, кто обещает дать мясо.

– Дай ему мяса.

Кипчак подполз к белой урусской ткани, уставленной глиняными чашками с едой, взял кусок баранины, но урус отрицательно покачал головой:

– Он не ест мяса, – робко сказал кипчак. – У них великое неедение, пост.

Субудай задумался, а кипчак ждал, что будет дальше.

– Пусть подойдет и возьмет сам что хочет.

Урус сделал шаг вперед, опустился на колени, взял со скатерти немного хлеба и горсть сушеных яблок, сел в темном углу. Кипчак заметил, что руки у него совсем не дрожали. Субудай сидел, опустив голову, и, казалось, засыпал, а толмач с удивлением наблюдал, как неторопливо жует и обирает с бороды крошки урус. Но вот певец закончил трапезу, вытер тряпицей губы, помахал перед ними двумя пальцами, сложенными вместе, и Субудай увидел, что он принял из рук кипчака деревянное корытце, на которое были туго натянуты тонкие желтые жилы.

Раб положил корытце на колени, перебрал жилы быстрыми пальцами и, чуть покачиваясь, запел первым, горловым голосом, как поют все эти кипчаки, хорезмийцы, индийцы, персы, джурдже и гурджии. А на родине Субудая поют стоя, чтоб вмещалось побольше воздуха для голоса второго, что идет из глубокой середины груди. Так нигде во вселенной не поют, подумал Субудай с гордостью и под убаюкивающий рокот жил стал думать о богатом городе, укрывшемся за льдами и снегами, и самом богатом городе Урусов Кивамань, о семи урусских братьях-княжичах, потом начал вспоминать чингизидов, вышедших с ним в этот поход, который получался под конец таким тяжелым.

Не сосчитал Субудай Кулькана, самого младшего сына Темучина, потому что его уже не было совсем, – он принял под урусской крепостью смерть. Субудай не стал считать и Бури, правнука Темучина, и внука Темучина Гуюка, сына каана Угедея, потому что они, как все чингизиды, больше всего любят соколиную охоту и вино, а своими распрями с Бату мешают Субудаю – приходится их тут посылать на покорение дальних маленьких селений. Не загнул он пальца, вспомнив Манке и Бучека, внуков Темучина, сыновей его четвертого сына Толуя, потому что их не было здесь. Субудай уничтожил с Толуем-отцом народ джурдже, и Манке с Бучеком тоже воины – рыщут в просторных степях, и враги рассыпаются перед ними, как стада маленьких диких кипчакских коз, которых не догнать и на мерине хорошего хода. И хотя Субудаю как воину было все равно, здесь Бату, внук Темучина, сын его старшего сына Джучи, или не здесь, он начал счет с него, потому что тот был здесь, Дальше шли его братья, внуки Темучина Орда, Шейбани и Рангут, и еще два внука Темучина – сын Джагатая Байдар и второй сын каана Кадан. Сосчитал и сына Эльчжигидая Аргасуна, который не был чингизидом – его дед Качиун приходился братом Сёмучину, но Аргасун здесь, тоже заносится перед Бату, и его надо считать. Четыре, два и один – семь… Тоже семь!

– О чем он пел? – спросил Субудай, взглянув смолкшему певцу в глаза, вдруг застывшие, как лед.

– О великом князе урусов Ульдемире, что жил в те времена, когда предки кипчаков еще не знали этой страны, не разделенной на улусы, и урусском батыре Илья, отрубающем врагу семь голов.

– Семь? – помрачнел Субудай и, чтоб услышала охрана, повысил голос: – Сломайте ему спину!