Память

Сколько раз собирался на Селигер, только поездка все как-то отодвигалась бытовыми мелочами, вроде бы обязательными заседаниями, встречами, многоприятельством и просто чепухой какой-то. Вот изъездил-излетал-исплавал Сибирь, Север, Урал, Дальний Восток, а на Селигер – из Москвы-то! – не могу выбраться. Везде, правда, не успеешь, но на Селигере-то я должен побывать, хотя бы для того, чтобы взглянуть на Игнач крест. И еще, конечно, на озере Вселуг, которое мне даже снилось иногда, и я не раз мечтал проплыть по всей гирлянде верхневолжских озер. Хорошо бы от истока Волги попасть к месту ее впадения в Стерж, где подняться на Городок – насыпную гору, возвращавшую путника в далекое прошлое. На ней стоял знаменитый Стерженский крест с надписью, будоражащей воображение: «6641 месяца июля 1 дня почах рыти реку ею яз Иванко Павловиц и крест си поставих». Что затевал этот новгородец Иван в 1133 году? Хотел углубить русло или, чем черт не шутит, соединить Волгу с Полой, чтоб спрямить водный путь из Новгорода на юг? А в районе Вселуга найти плес, над которым стоял еще один каменный крест со знаком владимиро-суздальских князей, да попытаться представить себе живой мир этой местности, каким он был в начале XIII века. Как выглядели наши предки, чем торговали, что за новости обсуждали при встречах? И уж после, на завершенье путешествия, заглянуть в XVII век, породивший на левом берегу озера Вселуг диво дивное, о коем слышали далеко не все, но я убежден, что со временем оно привлечет многих паломников, своих и закордонных. Узнав о нем, я понял, насколько моя жизнь была бы беднее, если б этого не случилось, хотя первопричиной знакомства стал, к сожалению, несчастный случай, вернее, дикое преступление.

Однажды в начале октября 1978 года архитектор-реставратор Петр Дмитриевич Барановский позвонил мне среди ночи. К его поздним звонкам я давно привык, но такого еще не было, чтобы после двенадцати. Мне подумалось, что с ним плохо и надо срочно помогать. Угадал, но не совсем.

– Не спите?

– Пока нет, – соврал я; звонок меня разбудил, однако я не винил старика с его-то годами.

– Извините, не мог удержаться, – послышался в трубке глухой голос. – Случилось чудовищное.

– Что?

– Только что обнаружил большую пропажу.

– Как?! Вас обокрали?

– Да не меня! У меня же ничего своего нет. Всех нас обокрали. Такая подлость!

– Петр Дмитриевич! Что пропало? Опять книги?

– Нет. Долго рассказывать. Особенно жаль одной невосполнимой потери… Можете заехать завтра ко мне?.. Спасибо. Жду.

Он повесил трубку, а я еще незнамо сколько ворочался, гадая, что же такое и каким образом подлый ворюга мог выкрасть из коллекции Барановского. Правда, никаких систематических коллекций ценностей у него не было, кроме книжных. Большое собрание на разных языках по архитектуре, истории, искусствам. Около полутора тысяч томов, оставшихся после Марии Юрьевны, – декабристах и той эпохе. Много изданий «Слова о полку Игореве» и работ о нем. Пользуясь доверчивостью и слепотой старика, какие-то нечистоплотные посетители утащили уже Олеария, смирдинского Карамзина, красочный дореволюционный альбом Соловецких архитектурных памятников… И если сейчас похищены не книги, то что именно? Есть у Петра Дмитриевича бесценный клад, в который он вложил семьдесят лет труда, – сотни папок с проекции реставраций, экспедиционными отчетами, с чертежами, рисунками, снимками и обмерами шедевров средневековой русской, грузинской и азербайджанской архитектуры, в том числе исчезнувших, этот архив, хранящий огромный пласт зодческой культуры, представляет собою, конечно, общечеловеческую ценность, потому что по специализированному и квалифицированному охвату материала, по его масштабам и концентрации я не знаю ничего подобного, прием множество замечательных памятников прошлого существуют теперь только здесь, в чертежах и единственном рукописном экземпляре пояснений…

Помню, как в одно из первых своих посещений жилья архитектора я обратил внимание на скромный стенд, висящий в узком темном коридоре. К нему были прикреплены какие-то черно-серые деревяшки, сильно тронутые временем. Петр Дмитриевич тогда еще видел одним глазом и, заметив мой интерес, скупо улыбнулся.

– Да, русский человек глазам не верит! И если в музее он ничего не трогает, это не значит, что ему не хочется потрогать… Щупайте, щупайте, это пока не рассыплется!

Зная, что хозяин ничего не хранит пустячного, спрашиваю:

– Откуда и что это?

– С Русского Севера. То, чему они принадлежали, не имело цены… Идемте-ка…