Память

И вот однажды, когда мы разговорились на любимую нашу тему – о «Слове», он показал мне икону, изображающую на всю доску лес в таком необычном густо-зеленом обилии, что я ахнул. Оказывается, ее подарил архитектору в 1918 году священник того самого монастыря, где был найден единственный список «Слова о полку Игореве». На фоне древес изображался большой, сияющий красками храм со странным, не купольным и не шатровым, ни на что не похожим верхом…

Что и как могли похитить? Живет Барановский за высокими стенами бывшего монастыря, в котором один выход, круглосуточно охраняемый. Своих келий, расположенных в приземистом каменном строении, он почти не покидает по состоянию здоровья. Совсем не видит, но хорошо слышит, а его сестра-погодок, которая ухаживает за ним после кончины Марии Юрьевны, ничего не слышит, но зато у нее отличное для восьмидесятипятилетнего человека зрение, И я знал также, что во входной гнилой двери у них жиденький замочек, который можно открыть отверткой, но я однажды привинтил над ним крепкую цепочку, и снаружи ее не снять. А если старики пошли за пенсией и тут произошло? Кстати, Петр Дмитриевич давно подписал дарственную, завещав государству все, что, у него было, – библиотеку свою и покойной супруги, полностью архив, картины, иконы, вещи музейной кондиции. Произошло, таким образом, хищение государственной собственности?

Утром я был у него. Он ощупкой бродил под приземистыми темными потолками, включал и выключал мой давнишний подарок – аккумуляторный электрический фонарик, перебирал папки на полках, трогал подсвечники на столе, рамки картин на стенах. Итак, пропала кованая братина, кувшин старинной работы и три иконы. Услышав мой потаенно-облегченный вздох, он встрепенулся и с горечью произнес:

– Нет, вы не понимаете, что стряслось!

– Сам факт, конечно… Но как это могло произойти? Вас не было дома? В милицию уже сообщили? Кого-нибудь подозреваете?

– Подождите, подождите! – Он взялся рукой за голову. – Значит, так… Дома мы все время, я уже три недели не выхожу. В милицию сообщил, и с утра следователь приходил, только он, кажется, сразу остыл… Как случилось, не знаю – иначе следователю нечего было бы делать. Никого не подозреваю… Не могу же я подозревать художника-реставратора, вполне интеллигентного человека. Мне порекомендовали его, чтоб он подновил Маковского – за сто лет полотно сделалось как черная сковородка. Он тут и работал, при мне. Еще дольше работал фотомастер – я решил кое-что оставить себе хотя бы в снимках. Этот человек вне подозрений. На днях у меня погас свет, а я на кухне газом грелся, потому что не топили. Не успел позвонить в комендатуру, как являются три электрика. Повозились немного в темноте и просят за починку света пятерку. Я дал, они ушли, и с концом. Позвонил коменданту музея– нет, он никого не посылал, но люди видели каких-то троих на лужайке с бутылкой. Прислали двоих, свет они наладили, а тут испортился телефон – замолчал. Было два телефониста, всю проводку прошли, потом совершенно пьяный прораб явился – он тут начал реставрацию башни и заборы взялся городить вокруг меня. Бросился мне в ноги, еле я его вытолкал. Словами, конечно… Больше никого не было, если не считать нескольких верных друзей, которых я знаю много лет, да и вы их знаете…

Петр Дмитриевич замолчал, а я подумал, что следователю райотдела милиции будет слишком много работы и он едва ли ее станет делать, как надо, потому что пропажа фактически находилась в частном владении, общественную ценность которого надо ему еще доказывать, тем более что три похищенные вещи представляли собой как бы предметы религиозного культа.

– Он всегда лежал у меня вон там, наверху стеллажа, – снова заговорил Петр Дмитриевич, как мне показалось, в полузабытьи и о чем-то малопонятном. – Иногда я поднимался на стул и трогал его: лежит ли? Последний раз трогал с месяц назад. И вот – пусто! Будто душу вынули! Я вам говорил однажды о нем… На Селигере до сих пор его помнят…

Кто это «он»? Петр Дмитриевич явно путал меня с кем-то – никогда и ничего не говорил он мне про Селигер или о том, кого там помнят. Просто старик, наверное, устал от переживаний и ему надо прилечь.

– Вам хорошо бы прилечь, а я пойду.

– Скоро совсем лягу и належусь всласть, – возразил он. – А пока не хочется… Не уходите, мне и так тяжело. А куда вы собрались?

– Может, найдется в Московском уголовном розыске хороший специалист?

– Это – дело. Только и районного следователя бы не обидеть. Пусть немного поработает, а? Однако я уверен – лишь настоящий специалист поможет его найти.

– Петр Дмитриевич, извините, кого это – его?

– Да я же вам говорю – Нила Столбенского!

– Так-так, – пробормотал я.

– Мы как-то рассматривали его на фоне леса, горок и храма. Забыли?

Ах, вот в чем дело! Пропала та самая икона тверского письма, что была подарена Барановскому в Ярославле шестьдесят лет назад!

– Помню, как же! Там еще сосновые стволы с золотым оттенком и мощные кроны с густой, немного условной хвоей – что-то вроде пальмового олиствения.