Память

Он взял меня под руку не для того, чтобы вести, а чтоб держаться за меня, когда я пойду. В простенке за дверью висела большая фотография, взглянув на которую, я остолбенел – среди ровного пустого простора стояло необычное деревянное сооружение, почти скульптура – высокий стремительный ствол с конусом шатра, напоминающий великолепный храм Вознесения в Коломенском. Тот же порыв к небесам, та же гармония, сотворенная руками безвестных мастеров. Только вокруг знаменитого каменного предтечи громоздится величественная галерея, на плавном переходе к шатру – своеобразные вытянуто-островершинные в три ряда кокошники да шатер вздымается ввысь в перекрестном декоре. А тут – ровные бревнышки восьмерика со всех сторон и на всех высотах, лишь основание восьмерикового же шатра отбито от столпа небольшим козырьком. Крашеные тесины на гранях подчеркивают вертикаль, крыльцо взято под красивую крышу «бочкой», фронтон которой смотрит изящным кокошником. С противоположной стороны выглядывает кусочек апсиды, покрытой лемехом…

С виду это своеобразная церковь-колокольня, а уж колокольни да островерхие башни, которыми завершилось московское архитектурное средневековье, слишком хороши в моих глазах, чтоб описывать словами эту прекрасную устремленность камня к небу над столицей. Живу я рядом с замечательной колокольней, прозванной старыми москвичами «свечечкой»; легкая, изящная и стройная, она стоит при церкви Воскресения в Кадашах, я каждый день любуюсь ею и не могу насытиться. Если закрыть в ней ажурные просветы, она похожа на космическую ракету в ту тысячную долю секунды, когда уже разъялись-отвалили поддержки, все вокруг в внутри замерло на эту микроскопическую частицу вечности, почти не отделяющую миг тревожной тишины от земного грома и огня, которые вознесут гениальное творение умов и рук человеческих и синие небеса и еще дальше, где нет ничего, кроме невидимых таинственных частиц света и тепла, притяжения и энергии…

Снимок деревянной церкви был отпечатан со старинным безретушным тщанием, в точнейшей фокусировке, и даже трещины в бревнах, кажется, обозначались, однако смотреть его следовало с расстояния – памятник будто безмолвно кричал что-то восторженное проплывающим облакам. Если б увидеть этот черно-серый обелиск в окружении натурных красок – среди зеленых лугов, под голубым небом и белыми облаками, близ светлой реки! И еще бы хорошо взглянуть на него зимним морозным днем, когда все вокруг ослепительно бело, на шатре искрится иней и темно-синяя тень уходит из-за низкого северного солнца за линию горизонта. А как он, должно быть, колдовски хорош в белую ночь или осенним туманным утром, пронзающий шатром густой молочный полог, и как жутко рядом с ним в грозу, когда он трепетно является из мрака в взблесках молний…

– Засмотрелись? – пробудил меня Петр Дмитриевич. – Две недели я тогда пробыл возле него и никак не мог насмотреться. Каков, а? Все в нем сделано с несказанной завершенностью!

– Знаете, он похож на…

– Ни на что, извините, он не похож! Только на самого себя. Вообще русская деревянная архитектура не имеет аналогов…

В миллионах экземпляров открыток и снимков размножена ныне прихотливая фантазия Кижей, а это безвестное творение старше на целых полтора века, и в нем нет никакой вычурности и игривой декоративности; все предельно строго, лаконично и будто бы совсем просто, только невозможно оторвать взгляда от того темно-серого изваяния пятидесятиметровой высоты! Ильинский храм Выйского погоста именно в пустом просторе был на месте, хотя, впрочем, неплохо пососедствовал бы и с ансамблем Кижей, а еще лучше перенести б его в Москву, чтобы как можно больше людей могли увидеть столь простое чудо.

– Внутри были абсолютно неправдоподобные клироса! – замечает хозяин. – В виде профилей двух деревянных коней. О таком я даже не слыхивал никогда!.. Интересные тябла – подставки под окнами… Ну, огромную доску со старинной резной надписью об освящении храма в 1600 году сразу же перенес внутрь, скопировал длинную полосу бумаги. Потом нашел одного ловкого деревенского парня, и мы с ним полмесяца обмеряли памятник от маковки до фундамента. До сих пор удивляюсь, как я тогда не сорвался этой иглы! Обмеры и чертежи у меня. Вдруг когда-нибудь мы возьмемся возродить этот архитектурный уникум?.. От него ведь не осталось больше ничего, кроме того, что вы углядели на стенде, да оконницы «слудной», то есть слюдяной.

Он принес ветхую деревянную рамку с остатками слюдяных пластинок по углам.

– Она выгнила из наличников, и хорошо, что взял, довез и сохранил. Даже оконница – народное искусство! Смотрите…

Углы рамки скрепляли декоративные уголки с фигурными вырезами и выступами.

– Кованые? – спрашиваю я, трогая изящные металлические детали.

– Кажется, у мастеров штампы были – больно одинаковы и тонки по рисунку эти уголки. Нигде подобного не встречал!

– Сколько оконнице лет?

– Скоро четыреста. А у меня она лежит почти шестьдесят.