Память, что зовется империей

– Ладно. Значит, Девятнадцать Тесло – та, кто ужасает меня даже после всех остальных ужасающих событий, – сказала Три Саргасс. Она вдруг успела очень развеселиться после того, как ей в голову пришла идея – что бы это ни была за идея. Махит понимала и это. Понимала силу, которую дарит какой-никакой план, даже абсурдный или невозможный. А кроме того, откуда у них троих еще быть эмоциональной устойчивости? – Ее превосходительство… Махит, не хочешь ли написать очень многозначительный стих? И запостить его в открытых новостных трансляциях.

– А говорили, это я начитался политической романтики, – пробормотал Двенадцать Азалия.

– Я же не собираюсь усеивать Дворец-Восток листовками с провозглашением моей вечной любви к третьему замминистра юстиции, – сказала Три Саргасс с горящими глазами. – Вот это – политическая романтика. А здесь известный поэт постит новую работу в ответ на текущие события. С зашифрованным заявлением.

– Ты часто постишь стихи в открытых трансляциях? – спросила удивленная Махит.

– Это несколько безвкусно, – ответила Три Саргасс, – но времена сейчас смутные, а на прошлой неделе на императорском конкурсе поэтов победила изощренная скука от Четырнадцать Шпиль. Очевидно, любой может быть безвкусным и все равно прославиться.

– И думаешь, что Девятнадцать Тесло… придет за нами, если обратиться к ней в стихах? – слишком заумно, чтобы сработало; сплошная тейкскалаанская символическая логика, а ей Махит не доверяла.

– Не знаю, что она сделает, – сказала Три Саргасс. – Но знаю, что она прочитает и поймет, где мы и что нам нужно. Ты сама видела, как ее персонал просматривает новостные трансляции – Девятнадцать Тесло бдит, это первое, что указано в ее досье от Информации.

Махит поймала ее взгляд, отталкивая совершенно неуместный порыв ее обнять.

– Три Саргасс, – сказала она, зная, что должна понимать, как далеко готова зайти асекрета, если они ступят на эту дорожку, – насколько широко тейкскалаанское понятие «мы»? Ведь ты даже не знаешь, что мне нужно донести до его сиятельства. Мы – это «мы»?

– Я твоя посредница, Махит, – сказала Три Саргасс. Почти обиженно. – Разве я это неясно объясняла?

– Но сейчас ты не просто открываешь для меня двери, – ответила Махит. – Это моя цель, облеченная в твои слова, в новостных трансляциях, в общественной памяти Тейкскалаана, навсегда.

– Иногда я готова поклясться, что ты могла бы быть одной из нас, – тихо сказала Три Саргасс. Улыбнулась дрожащей, но достойной станционной улыбкой, показав все зубы. – А теперь помоги написать, пожалуйста? Я же знаю, что у тебя есть как минимум рудиментарное понимание метрики, а закончить надо раньше, чем ставленник Тридцать Шпорника вспомнит про наши облачные привязки, – и тут она сама прикоснулась к Махит – пальцы как призраки скользнули по скуле. Махит беспомощно содрогнулась и застыла, словно перед ударом.

– Травинка, – сказал Двенадцать Азалия с театральным возмущением, – будь так добра, флиртуй в свое нерабочее время.

Махит пожалела, что она такая бледная и румянец на щеках так очевиден – красноречивые алые пятна и горящий жар.

– Да нет, – сказала она. – Мы не флиртуем. Мы обсуждаем стратегию…

<Ты с ней флиртовала с самого утра вашей встречи>, – прокомментировал Искандр, и Махит искренне пожалела, что никак не может его заткнуть. Когда он сбоил, хотя бы не был таким… откровенным в своих комментариях.

– Мы пишем стихи, – сказала Три Саргасс с выражением идеальной безмятежности, так что это занятие сразу прозвучало чрезвычайно интимно.

<А она флиртовала в ответ, – продолжал Искандр. – Когда закончится переворот, тебе стоит что-нибудь сделать на сей счет>.

* * *

Махит уже писала стихи на тейкскалаанском: писала в одиночестве в своей капсуле на Лселе, черкала в блокнотах в семнадцать лет, притворялась, будто может подражать Псевдо-Тринадцать Реке, или Один Аэростату, или любому другому великому поэту; облекала свои несформировавшиеся мысли в слова на языке, чужом для нее дважды: она была слишком варваркой и была слишком юной. Теперь, склонив голову рядом с Три Саргассю, подсчитывая слоги и аккуратно выбирая классические аллюзии для первого плана, она думала: «Поэзия – для отчаянных и для тех, кто уже вырос и им есть что сказать».

Вырос – или пережил достаточно непостижимых событий. Возможно, она уже взрослая для поэзии: внутри нее три жизни и одна смерть. Если не остерегалась, она вспоминала эту смерть слишком хорошо, и дыхание становилось реже и реже, пока она не напоминала Искандру, что он не умирает и не имеет власти над ее автономной нервной системой.

А Три Саргасс сочиняла вирши так, будто носила скроенный на заказ костюм: умела показать процесс в интересном свете, а он, в свою очередь, показывал в интересном свете ее. Ее мысленная библиотека глифов и аллюзий поражала, и Махит завидовала жестокой завистью: если бы она здесь выросла, провела всю жизнь внутри этой культуры, тоже смогла бы за считаные минуты делать из обычных фраз резонирующие.