Память – это ты

– Это за то, что ты фашист! – И не успел я ничего сообразить, как она резанула меня по руке. – А это за то, что бросил меня!

– Ай!!! Черт, хватит! – Я попытался вырвать нож, но Хлоя полоснула меня по ребрам.

– За то, что нарушил обещание!

– Черт, Хлоя, я уже весь в крови… – Тут она вонзила нож в землю, схватила меня за шкирку, притянула к себе и жадно поцеловала:

– А это за то, что спас мне жизнь…

Я подумал, что никогда не пойму ее, но жаловаться расхотелось. Мы взглянули друг другу в глаза, будто только сейчас снова встретились.

– Я готов стерпеть еще сто порезов, лишь бы снова прикоснуться к твоим губам. И еще сто, если бы знать, что…

– Замолчи уже.

Мы снова поцеловались. И покатились по осенним листьям, лишь временами застывая, чтобы всмотреться друг в друга и осторожно прикоснуться. Мы правда встретились? Что нас теперь ждет? Каждый поцелуй убеждал меня, что это не сон. И что я люблю ее безумно.

Так я влюбился в нее во второй раз.

Но идеальные мгновения потому и идеальны, что никогда не длятся долго. А если бы длились, то были бы уже не идеальны… В глазах Хлои вдруг появилась тоска. Затем рядом послышались шаги, и не успел я обернуться, как ружейный приклад опустился мне на голову, как молот на наковальню.

Когда я открыл глаза, уже смеркалось. Я сидел на земле, привязанный к толстому стволу дерева. Я замерз. Особенно ноги. Форма была на мне, но сапоги и носки с меня сняли, чтобы не убежал. В нескольких метрах я увидел дюжину партизан у костра под полуразрушенными сводами церкви или монастыря, как я догадался по наполовину засыпанному землей каменному кресту рядом с собой. По мере того как глаза привыкали к сумраку, я стал различать людей, собравшихся у огня.

Прежде всего я забеспокоился о Хлое. Что с ней? Но когда мои мысли приняли уже самое мрачное направление, я увидел ее. Она спокойно сидела там, у костра, вместе со всеми и что-то ела. Других женщин не было. Она не сводила с меня глаз, хотя старалась, чтобы окружающие этого не заметили. Кто же они?

Ее сосед заметил, что мы переглядываемся, наклонился к ней и что-то сказал. Потом встал, потянулся и пошел ко мне, продолжая жевать длинную и тонкую колбасу, которую держал в руке. Он смотрел внимательно и вызывающе. Мне до смерти хотелось врезать ему по морде.

– Как ты? Нужно что-нибудь?

– Может, развяжешь?

– Ох, этого, к сожалению, не могу… Начальство не разрешает. А с начальством лучше не ссориться. Я Паскуаль. А ты?

Остальные продолжали болтать и есть у огня, кроме Хлои, которая, казалось, с большим интересом наблюдала за нами.

– Что-то мне подсказывает, что ты знаешь, как меня зовут.

– Хочется от тебя услышать.

– Чтобы понять, не наврала ли она вам?

– Чтобы понять, можно ли тебе доверять. – Он поднес колбасу к моему рту и дал откусить.

Я так и поступил, ухватив большой кусок. Я был голоден.

– Меня зовут Гомер, – сказал я, жуя.

– Ладно, Гомер. Слушай внимательно. Только между нами. Ночью, когда все уснут, я тебя освобожу и ты убежишь.

– Зачем? – Меня бесила его самоуверенность.

– Ты что, не хочешь сбежать? На твоем месте я был бы благодарен.

Хлоя прихлебывала из плошки и поглядывала на нас. Паскуаль понял и улыбнулся:

– Она с тобой не пойдет. Она бы никогда не ушла с фашистским отродьем. Нас тошнит от негодяев в такой форме.

– Единственное, что я сделал, с тех пор как надел эту форму, – спас ее. А ты в своей форме что сделал?

Этот сукин сын слегка постучал мне колбасой по голове:

– Да, она говорила, что ты очень умный.

– Сравнения – неприятная вещь. Особенно для других. Думаешь, я не понимаю, к чему ты клонишь? Я знаю, чего ты хочешь.

– Ничего ты не знаешь! – воскликнул Паскуаль, забываясь. – Но я тебе кое-что объясню, – шепнул он. – Сказать, как меня называют?

– Как же? Не терпится услышать.

– Костолом. Догадываешься почему?

– Могу себе представить…

– Я все равно объясню. – Он снова постучал мне колбасой по голове. – Видишь ли, Гомер, я не такой, как она. Я не так хорошо стреляю и никогда не убиваю с первого раза. Постоянно забываю, что стрелять надо в голову или в сердце. Знаешь, куда я целюсь? В колени. Мне нравится слышать хруст костей. А когда человек корчится на земле, я снова прицеливаюсь не спеша и стреляю. Никто не умирает сразу. Я стреляю пару раз, чтобы они истекли кровью и умерли в этой луже. От этого их дружки начинают нервничать и теряют уверенность. Ты же не будешь спорить, что это отличная тактика.

– Ты болен.

Паскуаль зубами содрал кусочек колбасной шкурки и стал жевать прямо у меня перед носом.

– Если не хочешь бежать… ладно, тебе же хуже. Но эта ночь будет последней. Достаточно мне развязать тебя и сказать, что ты пытался смыться.

– А как я узнаю, что ты этого не сделаешь в любом случае?

– Я человек слова. Решайся. Сейчас или никогда.

Мы смерили друг друга взглядом. Он ждал, что я буду умолять, а я ждал, когда он уйдет.

– Ладно. Ты уже решил. Ты подписал себе смертный приговор, приятель. – Он на прощанье стукнул меня колбасой по затылку и вернулся к костру.