Память льда

Даджек Однорукий и его войско ожидали прибытия Каладана Бруда с союзниками: спустившиеся Тисте Анди, кланы Баргастов с далекого севера, половина сил наемников, скотоводы — ривийцы. Оба войска должны были встретиться на все еще сырых от крови землях вокруг Крепи. Не ради ведения войны, но ради еще худшей передряги — мира. Ни Даджек, ни Бруд, никто иной из их легендарной команды не предвидел предстоящего столкновения — не мечей, но миров…

Признания Артантоса

Бока холмов в лиге к северу от Крепи покрывали неглубокие борозды — едва затянувшиеся рубцы времен, когда аппетиты города привлекали степи на границе Ривийской равнины. С незапамятных времен эти холмы были священны для скотоводов. Фермеры Крепи кровью заплатили за безрассудство.

Этим землям было далеко до полного исцеления. Лишь некоторые менгиры, круги камней и плоские могильники оставались нетронутыми. Камни других сейчас бессмысленными грудами лежали вдоль некоего подобия террасных полей. На полях когда-то растили кукурузу. Вся святость этих мест сохранялась только в умах ривийцев.

Воистину в этом мы правы. Майб поглубже натянула капюшон из меха антилопы на худые, костлявые плечи. Этим утром ее тело пронзили новые стрелы боли, показывая, что дитя вытянуло из нее ночью еще больше. Старуха сказала себе, что не чувствует сожаления — такую потребность не обманешь, ведь в ребенке, по правде говоря, нет ничего естественного. Могучие, холодные силы, слепые магические заклинания соединялись, чтобы вызвать к бытию нетто совершенно новое, уникальное.

А времени оставалось мало, так мало.

Темные глаза Майб блестели в запавших морщинистых глазницах, когда она созерцала девочку, резвившуюся на крае террасы. Материнский инстинкт сказал свое слово. Было неправильно проклинать их, врываться из пелен любви, пришедшей с разделением плоти. Из всех ярившихся в ней темных жалоб, из всех вплетенных в дочь противоречивых желаний Майб не могла — не хотела бы — сплести паутину ненависти.

Тем не менее высыхание тела ослабляло жар души, дары сердца, за которые она столь безнадежно цеплялась. Всего годом раньше Майб была молодухой, не успевшей даже выйти замуж. Он горделиво отвергала полукруглые венки из травы, приносимые бесчисленными парнями и даже людьми зрелыми к порогу ее шатра — не желала плести вторую половину, тем связывая себя обещанием брака.

Ривийцы в беде — как может кто-то думать о муже и семье во времена бесконечной, опустошительной войны? Она не была так слепа, как ее сестра; она не признавала власть благословенного духами долга рожать сыновей, кормить землю перед приходом Жнеца с его Плугом. Ее мать была чтицей костей, одаренной способностью хранить в уме целый склад воспоминаний — преемственность каждого рода, начиная со времен Слез Умирающего Духа. А отец ее держал Копье Войны, вначале против белолицых Баргастов, потом против Малазанской Империи.

Она потеряла обоих, горько оплакивая и понимая, что их смерть и ее собственное нежелание принять касание мужчины сделали ее идеальным выбором в глазах сонма духов. Нераспечатанный сосуд, в который поместили две растерзанные души — одна не ведающая смерти, другая вырванная у смерти древним колдовством, две индивидуальности, слившиеся воедино — сосуд, призванный питать ныне родившееся необычайное дитя.

Среди ривийцев — кочевников, странствовавших вместе со своими стадами и не возводящими каменных или кирпичных стен — такой сосуд, предназначенный к одноразовому использованию, после которого его бросали по дороге, именовался амайб. Так она нашла себе новое имя, и в нем содержалась вся истина ее жизни.

Постаревшая без мудрости, иссохшая без дара прожитых лет, я все же надеюсь вести этого ребенка — создание, приобретающее год с каждым потерянным мной днем, для которого взросление будет означать мою смерть. Посмотрите на нее сейчас, играет в детские игры; смеется, не ведая цену своего существования. Растет, вытягивая из меня все.

Майб услышала шаги за спиной, и через миг рядом встала высокая, темнокожая женщина. Раскосые глаза пришелицы не отрывались от играющей на холме девочки. Ветер равнин раскидал длинные черные волосы по ее лицу. Из — под черной кожаной куртки выглядывал край прекрасного чешуйчатого доспеха.

— Обманчива, — пробормотала женщина из Тисте Анди. — Разве она не такова?

Майб кивнула и вздохнула.

— Едва ли такое может вызвать ужас, — продолжала женщина с кожей, черной как полночь, — или был объектом жгучих подозрений…

— Были еще попытки?

— Да. Каллор возобновил свои атаки.

Майб окаменела. Взглянула на Тисте Анди. — И? Что-то изменилось, Корлат?