Память [Новеллы]

Продавец не знал, что сказать. Он был не рад начатому разговору. Он помнил о нас, о нашей победе уже много лет. Вероятно, ожидал случая хотя бы высказаться вслух, бросить нам в лицо несколько злых слов.

И это не получилось…

Продавец хотел казаться счастливым, обеспеченным. Он кивнул на витрины богатых магазинов, на праздничную улицу.

— Так живем…

А мы смотрели на легкие шары.

Шары тоже были яркие и руки в краске. Руки продолжали дрожать.

Мы ушли, оставив этого человека с его бессильной злостью на шумной, чужой улице.

Другая, странная встреча произошла недалеко от Монреаля, в индейской резервации, куда устремляется поток туристов.

В резервации есть окруженная пошатнувшимся деревянным частоколом лужайка с вигвамом. Зрители располагаются на бревнах, заменяющих скамейки. Перед зрителями танцуют женщины и дети.

Щелкают фотоаппараты… Как же! Нужно заснять настоящих индейцев.

Мы заговорили с одним из «руководителей» этого небольшого ансамбля. И вдруг…

— Вы знаете русский язык? — удивились мы.

Он снял маску.

— Трошки разумию. Та я же не индеец…

Не сдержавшись, попросил «настоящую папироску». Его пальцы и перья над головой тоже дрожали.

Яркие, раскрашенные дешевой краской перья.

— Живем… — неопределенно сказал он.

Мы проехали по Канаде около 2500 километров и нигде не видели клочка земли без ограды из колючей проволоки. Остановиться, выйти из машины и растянуться на зеленой траве бесплатно нельзя.

Иногда праздничную картину нарушали группы людей с плакатами на груди. Мы видели пикеты забастовщиков у одного из заводов Форда и на Кинг-стрит в Торонто.

Много в Канаде хороших мостов, дорог, зданий. Мы искренне восхищались трудом инженеров, зодчих, рабочих.

Но мы видели, какой ценой добывается счастье…

Кстати, в чем здесь оно состоит? Нужно быть богатым или просто состоятельным. Все может случиться. Особенно опасна старость, болезни. За ними придет тот черный день, к которому готовятся всю жизнь. Значит, следует заботиться о себе. Только о себе.

Я, наверное, долго не смогу забыть спокойный голос диктора телевидения Торонто. Диктор сообщал о гибели человека на большой дороге. Он сожалел, что никто не догадался остановить машину или, в крайнем случае, бросить десятицентовую монету в телефон-автомат. Проходили и проезжали десятки людей… У каждого из них должна остаться на совести человеческая жизнь. Всего десять центов!

Даже воздушный шарик стоит дороже… Дороже чужой, никому не нужной судьбы.

Фрески Риверы

Москва

Били куранты… В эту минуту Диего Ривера вспомнил площадь Сокало, заполненную веселым народом. При ударах бронзового колокола толпа замирала. Колокол был тот самый, из городка Долорес. Там приходский священник Мигель Идальго в 1810 году протянул руку не для того, чтобы отсчитать несколько традиционных ударов. Набат поднял индейских крестьян на восстание против испанского владычества. Через несколько месяцев Идальго расстреляли.

Били куранты… Они не просто сообщали о времени, они утверждали новую эпоху.

Бронзовый колокол звучит в Мехико только в праздничные дни.

Здесь, в Москве, Ривера увидел совсем другой праздник.

«Дело, за которое борются революционная Мексика и недавно освободившаяся Россия, — это общее дело всего человечества, в котором кровно заинтересованы все народы». Так сказал вождь крестьянских масс Эмильяно Сапата вскоре после Великой Октябрьской революции.

Прошло десять лет… За океаном трудно узнать правду о России. В 1927 году Диего Ривера приехал в Москву. Он стоял с группой иностранных гостей на трибуне Красной площади. Ривера боялся пропустить хотя бы одно лицо…

Шли бойцы Красной Армии… Ровные, строгие квадраты пехотных батальонов. За ними пронеслись кавалеристы… Прославленная конница Буденного, легендарные тачанки…

Медленно двигались грузовики. Красноармейцы в остроконечных шлемах сидели в них тесными рядами…

Армия народа…

Диего Ривера торопится сделать наброски, запечатлеть твердую поступь. И главное — лица, лица…

Где же он восстановит эту необычную картину, этот четкий ритм нового мира?

Художник собирался расписать стены в Доме Красной Армии, в Клубе металлургов. Но, к сожалению, этим планам не удалось сбыться. Ждала работа в Мексике.

Диего Ривера потрясла демонстрация трудящихся. И даже не своим величием, не яркими красками. Здесь было другое, главное. Рабочие и крестьяне стали хозяевами.

Диего Ривера, не теряя ни одной минуты, снова рисовал. Ломались карандаши, ныли пальцы… Он еще не знал — пригодятся ли торопливые наброски потом, в Мексике.

В Москве Луначарский беседовал с художником, сожалел, что не видел оригиналов выдающейся монументальной живописи.

Ривера невольно вспомнил свой цикл — Двор Труда. Революционные солдаты склонялись над погибшим товарищем. Тяжесть, непосильная, вечная, в движениях шахтеров… Хмурые лица, жилистые руки ткачей, сталеваров, гончаров!

Люди подобных профессий гордо, торжественно шагали по Красной площади. Ривера видел их лица… Совсем другие.