Память сердца

В штрафном лагере было всего две палатки, а кругом высокая стена с колючей проволокой сверху. По углам, на вышках, стоит днём и ночью охрана. У ворот вахта, рядом с ней медпункт. Охрана и кухня вне лагеря. Кормят только два раза: когда идёшь на работу и когда возвращаешься в лагерь. Кухня – как деревенская баня. Еду выдавали через окошко. Подходили по очереди, строем. Чашек не хватало, а ложек совсем не было. Баланду пили через край, а оставшуюся на дне крупу и гнилую картошку выскребали рукой. Кашу накладывали то в кепку, то прямо в руки. Если кто задерживался, получал черпаком по голове. Не давали отдыхать ни одной минуты. Всё надо было делать быстрее: и работать, и есть. В палатке постели не давали. Голые нары из жердей. Спали не раздеваясь, было холодно. Стояла железная печка, но она почти не грела – дрова не горели, только трещали, а палатка была худая, как решето. Ливень пройдёт, и все мокрые. После ужина, не заходя в лагерь, шли в лес за дровами. В бараках ежедневно делали обыск, во время которого уголовники всех выгоняли палками: старший по палатке и дневальный. Всё это на глазах у начальства.

Здесь царил тот же принцип: разделяй и властвуй! Все придурки (обслуживающий персонал, не работающий в забое): бывшие бандиты, убийцы, грабители, обманщики, изверги, которые никогда нигде не работали – ни на воле, ни в лагерях. Эти люди – паразиты общества, своим жестоким обращением с нами они стремились облегчить свою участь, делали это с большим наслаждением и успешно.

В первый день, когда нас погнали на работу, бригадир выдал нам на двоих тачку и лопату, указал, откуда и куда возить грунт. А сам стал прохаживаться и поглядывать по сторонам. В руках у него была дубинка. Ушибленная прикладом винтовки рука моя опухла, но всё же я взял тачку. Больную руку подвесил через шею на проволоку. Так возил грунт, пока не упал вместе с тачкой с эстакады. Лежу, не могу встать. Ушиб и руку и ногу. Подошёл десятник, хотел ударить дубинкой, но не ударил почему-то. Спросил, что у меня с рукой. Я кое-как поднялся, показал опухшую руку. «Наверное, перелом», – сказал я.

Он направил меня в медпункт. Настоящие врачи работали в забое, а в медпункте сидел уголовник, фельдшер-ветеринар. Он посмотрел руку, сказал, что у меня перелом. Хотел чем-то смазать, перевязать. Спросил:

– Как ты сломал руку?

Я сказал, что солдат ударил прикладом.

– Значит, ты не хотел работать?

Всё, что он держал в руках, бросил на стол, открыл дверь и вытолкнул меня из медпункта.

Всю ночь я не мог уснуть: рука горела огнём. Видя, что я ворочаюсь, ко мне подошёл один товарищ, спрашивает:

– Что с рукой?

Я отвечаю:

– Перелом.

Он пощупал мою руку и говорит:

– Одна кость целая. Давай поправим, пока не поздно. Только крепись.

Он взял мою больную руку, легонько помассажировал, потом прощупал ещё раз место перелома и неожиданно дёрнул. От боли я чуть не закричал. А он выбрал из лежащих у печки дров три палочки, приложил их к месту перелома и перевязал руку куском белья.

Утром я пошёл на работу (от нее никого не освобождали, какой бы ты ни был больной). Товарищ мой, Стёпа Фролов, тоже сильно страдал. Ему трудно было наклоняться – сломаны рёбра. Я обратился к товарищу, который правил мою руку, чтобы он помог и Степану. Тот согласился. После осмотра сказал, что Степану нужна операция, помочь он не может. Не верить ему было нельзя: человек до заключения был врачом одной из клиник Москвы.

Спали в эту ночь мы со Степаном вместе, под нарами. Вокруг было мокро, всю ночь лил дождь. Под утро я проснулся – Степана рядом нет.

Лежу, не сплю, а его нет и нет. Я встревожился, пошёл искать. Заглянул в уборную. Смотрю: висит Степан на шпагате, которым он резиновые калоши привязывал. Одну ногу опустил в дыру, а другая согнута. Как мне горько стало! Последнего друга потерял. А дома его ждали отец, мать и молодая невеста. Домашние адреса – он мой, а я его – выучили наизусть. Вскоре я написал письмо родителям Степана по адресу: Ульяновская область, село Фролово. Не знаю, дошло ли оно. Наши письма отправляли очень редко и только после просмотра властями.

* * *

В побег уходили в основном уголовники, и большими группами. Старались взять с собой два-три человека, осужденных по пятьдесят восьмой статье, как они говорили, «оленей». Когда у них кончались продукты, они по одному убивали врагов народа и съедали.

Из нашего лагеря одна бригада, которая работала в ночной смене, тоже ушла в побег. Уголовники обезоружили охранников, привязали их к эстакаде, ограбили кухню, спустились в долину, где паслись лагерные лошади, взяли их и ушли в горы.

Нас в тот день до обеда не выпускали и не кормили. Приехало начальство с солдатами и собаками, пошли в розыск. К вечеру волоком притащили пять человек убитых.

На другой день, когда мы возвратились с работы, всех обыскали. После обыска выстроили в ряд и стали вызывать по списку. Вызвали и меня. Всем вызванным велели идти в сторону, остальных запустили в зону.