Память всех слов

Это были последние слова, которые Альтсин услышал от Оума. А теперь, два дня спустя, после тяжелого похода по взгорьям, заросшим густым буреломом, он стоял перед каменной стеной и сжимал кулаки. До сих пор мог уговаривать себя, что часть воспоминаний, которые он унаследовал от авендери бога войны, ложна, что видел он какие-то миражи, бред погруженного в слабоумие разума, что не было убийств, резни, хождения по колени в крови или беспрестанных жалоб невиновных, что стихали под лаской мясницкого ножа. По сути, Альтсин хотел верить, что это скорее фрагменты кошмаров, что навещают бога, а не отражение реальных событий. Но теперь?

Вор стоял в месте, где некогда располагался лагерь, в котором женщин содержали как племенных животных, используемых, пока они могли давать миру детей, и смотрел на ведьму, могущую оказаться прямым потомком одной из них.

Слово «прости» так давило ему на язык, что пришлось с силой сомкнуть челюсти – так, что боль в сломанном зубе вернула его к действительности. Это не он должен просить прощения. Не тут и не теперь.

Аонэль смотрела на него спокойно, а ее старое лицо со спрятавшимися между морщинками молодыми глазами не выражало никаких чувств. Она ждала.

Альтсин вздохнул и сел под стенкой, опираясь спиной в холодный камень. Голова его кружилась, в ней галопом неслись сотни вопросов. По кругу.

– Не хочешь ли поговорить теперь? – предложил он.

Во время дороги она отметала любую попытку беседы, даже о погоде. Альтсин знал, что их сопровождают и другие ведьмы, слышал их, но не думал, что именно их присутствие было причиной ее молчания.

– Нет. Но я должна: Оум приказал ответить мне на любой твой вопрос совершенно искренне и настолько хорошо, насколько я сумею, – сказала она спокойно. – Спрашивай.

– Это место, как он его назвал?

– Кстадар. Так называл его Имили.

– Имвили. Ладно-ладно, – вор поднял ладони, словно защищаясь. – Пусть будет Имили. Названия меняются, как и имена. Кстадар…

Слово не пробуждало в нем никаких чувств.

Тут был лагерь для женщин. Один из многих. Где находились остальные?

Спросил об этом.

Она покачала головой:

– Не знаю. Не сохранилось никаких следов или указаний. Это место особенное, поскольку именно здесь Имили провел поединок с Рауной.

– Ты веришь в эту легенду?

– Это легенда, она не должна говорить правду, и только правду. Важно, сколько она значит для нас.

– Верно. Нечто подобное я слышал и из уст Оума. – Альтсин вытянул из мешка кусок лепешки и бутылку местного вина. – Сядь, у меня масса вопросов.

Она села, но угощения не приняла. Альтсин пожал плечами и сделал несколько глотков. Вино было легким, сладковатым, с медной ноткой, совсем другое, чем делают на континенте. Он сосредоточился на его вкусе, чтобы овладеть шалеющими мыслями. Вопросов у него было немало, но самый важный он решил сохранить под самый конец:

– Вы вооружаетесь? Вы, Черные Ведьмы, – подчеркнул он, когда она нахмурилась.

– Откуда… а-а-а, Гуалара. Понимаю. – Некоторое время она играла локоном, навивая его на палец; жест странно не соответствующий морщинам и старческим пятнам на руках. – Одна из последних в поколении, которое посчитало, что мы возьмем на себя тяготы службы, но откажемся от права выбора собственного пути. Да. Мы вооружаемся. Уже столетия долина Дхавии не имела защиты, не нуждалась в ней, Оум был нашим щитом, если понимаешь, о чем я. Но он слабеет, а среди племен время от времени несутся слухи, что он умер. После последней такой вести трое вождей отправились в долину во главе вооруженных отрядов с намерением посадить свои задницы на красный трон, и лишь у ее границ их остановила воля Оума.

– И вы не готовитесь захватить власть после его смерти?

– Готовимся. Гуалара и ее сестры предпочитали делать вид, что этот момент никогда не наступит, что можно вечно бежать наперегонки с неизбежным. Но не мы. Наш остров уже двести лет погружается в болото родовой мести, кровавых налетов и чести, как ее понимает пятилетний ребенок. Всем этим управляют законы, наполовину писаные, наполовину придумываемые здесь и сейчас. Мы утратили над происходящим контроль, хотя сперва это казалось неплохой идеей: найти племенам занятия, чтобы они не смотрели в сторону долины слишком внимательно, чтобы научились жить, когда его… не станет. Но теперь я полагаю, что мы тогда совершили ошибку, позволив трейвиксу сделаться главной философией действия. Нет, не философией, – скривилась она. – Большинство моих родных даже слова такого не знает. Просто стилем жизни на Амонерии. Только Оум сейчас удерживает все вместе, а когда он уйдет, остров распадется, словно скирда сена на ветру. Потом его покорит тот, кто первым соберет флот побольше.

– Правда?

Она нахмурилась:

– Зачем эти вопросы? Это не твое дело.

– Мое, пока я здесь. Ваш бог даровал мне жизнь, даже узнав, кто во мне сидит, и я теперь пытаюсь понять почему? Что его к этому склонило?