Память всех слов

Огни на берегу погасли ближе к полуночи. Вор прикидывал, праздновала ли эта ка’хоона завершение какого-то рейда, оплакивая танцем и пением своих мертвецов, – или лишь готовилась к походу. Так или иначе, этой ночью они тоже сторожили, потому что полмили от берега могли обеспечить безопасность, но лучше было не искушать судьбу.

В следующий полдень они миновали устье Малуарины. Удивительно узкое и негостеприимное. Вести, передаваемые странствующими на юг монахами, гласили, что в реке порой до полумили ширины, но устье ее резко сужается до каких-то трехсот ярдов, из-за чего река не столько впадает, сколько выстреливает в океан со скоростью горного потока. Воды ее были мутными и бурыми, а потому и лодка вплыла из темной зелени в бурую серость и сразу же, подталкиваемая сильным течением, принялась удаляться от берега. Ничего удивительного, что никто не пытался использовать это место для порта: даже двухсотвесельная галера не сумела бы войти в устье Малуарины.

Альтсин позволил реке еще с милю нести их в глубь океана, прежде чем развернул нос лодки к берегу. Ветер им помогал, но все равно прошло полдня, прежде чем они снова приблизились к суше.

Вор искоса поглядел на девушку. Та сидела подле мачты и впервые со времени, как они покинули Каману, широко улыбалась. Словно проход через устье снял с ее лица невидимую маску. До полуострова была пара дней дороги, но теперь – по крайней мере для нее – они плыли вдоль «своего» побережья. Здешние кланы могли быть враждебны к уверункам, но враждебностью известной, без яростной ненависти, которую испытывали друг к другу север с югом. Существовал немалый шанс, что, даже если девушку нынче схватят, авторитет Энроха и монахов Великой Матери ее охранит.

Альтсин улыбнулся ей и заговорщицки подмигнул. Удивительно, но она не фыркнула и даже не сверкнула ему перед глазами ножом: просто подошла и села рядом.

– Извини, – сказала она по-меекхански.

Он взглянул на нее удивленно:

– Вроде бы ты не знаешь меекха.

Она перешла на сеехийский:

– Не знаю, он научил меня этому слову, – и указала на Найвира.

– Зачем?

– Потому что в моем языке его нету. Нет слова, которое можно сказать, когда сделано что-то дурное, если ты кого-то обидел и нужно просить прощения, не теряя при этом чести. Мы можем это делать, молить о том, чтобы нашу вину простили, но это всегда связано с потерей чести. Тот, кто признается в ошибках, – теряет лицо. Лучше погибнуть. – Она вздохнула. – У нас нет слова «извини», нам сложно просить о таком, а вместо «спасибо» мы часто говорим «я тебе этого не забуду», что звучит словно угроза.

– Немало вещей у вас навыворот.

О чудо, она ответила на его слова улыбкой:

– Да. Моего отца называют Малый Кулак, потому что, когда он сжимает кулак, тот – вот такой, – раздвинула она ладони на расстояние не меньшее чем восемь дюймов. – До сих пор рассказывают, как он двумя ударами убил трех воинов из племени вырвыров.

– Должно быть, неплохая история.

– Да, – кивнула Йнао, однако не выглядела готовой рассказывать.

Альтсин не настаивал, хотя тишина потихоньку становилась неловкой.

– Слово «извини» не настолько уж и дурное, – произнес он, чтобы поддержать разговор.

– Нет. Его нужно знать. Ваша богиня, Великая Госпожа, говорит, что люди делают ошибки, потому что такова их судьба, а значит, если кто-то желает ошибку исправить и просит о прощении, оно должно ему быть даровано безо всякого ущерба для чести.

Хм. Десять дней в монастыре. Это многое объясняло.

– Приор разговаривал с тобой, пока ты набиралась сил, верно?

Это похоже на Энроха: мучить безоружную девушку религиозными проповедями.

– Да. Каждый день. «Извини» – это сильное слово, можно его сказать, когда разбил глиняную чашку – и когда убил чьего-то отца. И оно подействует.

Что ж, похоже, она не все поняла так, как того хотел монах.

– Знаешь, если бы это слово действовало всегда, не было бы войн, сведения счетов, мести, резни и убийств на всем континенте.

– Знаю, – кивнула она и несмело улыбнулась. – Отец приор говорил, что «извини» – это сильное слово, но оно словно нож, который нельзя острить…

Ох, эти религиозные экивоки.

– В каком смысле?

– Чем чаще мы его используем, тем больше оно затупляется и хуже срабатывает. Истинное искусство – это жить так, чтобы не приходилось его то и дело повторять.

Вор замер, стиснув румпель так, что дерево затрещало. А потом его согнуло напополам: мощно, словно запряжка из четырех лошадей пыталась резко стащить его с лавки, руль повернул лодку боком к волне, девушка коротко вскрикнула, сидящий под мачтой Найвир наклонился, ныряя под пролетающий поверху бом, парус затрепетал, теряя ветер… Домах вскочил и двинулся к Альтсину с выражением беспокойства на лице.