Память земли

Он сдавил плечи Сергея, кивнул на белую в сумерках быструю поземку, которая мела уже на уровне окошек в домах, а в степи, на открытом, задувала небось посерьезнее, и предложил:

— Давайте-ка вернемся! Выспимся на кроватях, к утру, может, и погода наладится, поедем нормально, своими машинами. А перед выездом соберем народ, вы доложите, что пошутили, что ваша драгоценная пятка передумала. Нет, ей-богу! Отмените свое предложение о новых поисках, и пусть народ любо-мило катит в Подгорнов.

— Да вы ж знаете, — не принимая благодушного тона, ответил Сергей, — что Подгорнов — гиблое место, дыра. И задачи наши знаете — вдесятеро улучшить жизнь этих людей.

— Скажем больше! — подхватил Орлов. — Переселенцы сейчас даже не просто люди! Они в глазах миллионов — избранники, для которых развернута стройка. От наших переселенцев, Сережа, страна ждет свершений, как от своих героев. Именно потому недопустимо, чтоб они обманули общественность, тотчас же не развернулись на новых полях.

Сергей хмыкнул:

— Влипли в герои, — значит, валите в бесперспективный сухой Подгорнов на голодранство! Точней, на нищенство, на то, чтоб тянуть руку за дотациями, христарадничать!

Орлов оглянулся: не слушают ли их? Спина кучера в напяленной кулем венцераде маячила впереди в крутящемся снегу; заместитель начальника комплексной экспедиции по изысканию и проектированию населенных пунктов в связи с затоплением, словно обремененный своим непомерно длинным титулом, с первой еще секунды пристроился спать, натянул на уши каракулевую кепку, залез под толстую овечью полость.

Нет, никто их не слышал.

— Бесспорно, Кореновскому будет не мед, — сказал Орлов. — Но весь-то район важнее одного Кореновского. Он первый, где собрание проведено, и у всех переселенцев он теперь на виду, все будут коситься на него, смекая про себя: можно или не можно и нам тянуть волынку с переездом.

Орлова раздражало, что он упрашивает. И без толку, наверно… А ведь продолжайся их дружба, все легко б утряслось дома, за добрым разговором, за рюмкой водки, которую Орлов не пьет, между шутками передергивает; да и Сергей не пьет, а лишь для куража, для душевного настроя любит, когда графин на столе, потереть руки, чокнуться, словно заправский гуляка.

— Да, — подытожил Орлов, — не глядя на неудобства, хутор обязан ехать.

— А если эти, что на крыльце, имеют другое мнение? — спросил Сергей. — Или прикажете не считаться с их активностью, их творчеством?.. Наконец, с кровью их сердца!

Борис Никитич сморщился. За весь нынешний день единственным со стороны Голикова нераздражающим разумным было его решение уезжать санями, бросить машины в хуторе. Сани даже здесь, среди затишной улицы, скрипя, резко дергаясь, вреза́лись в переметы снега; по брезенту, поднятому над головами, сеяло точно песком; рядом этот «герой» молол об активностях, кровинах, сердцевинах… Да откуда в нем, современном парне, такие древности?! Разве вдолбишь ему, что точно так же, как изжили себя лошади, остались в нашем мире техники лишь для призовых скачек и киносъемок, так же эта активность колхозников с хватаниями за грудки, с басовыми выкриками о правдах-матках осталась лишь для книг, и опять же для киносъемок… Орлов терпеть не мог игру в бирюльки, и теперь, когда освещенный клуб скрылся из глаз и возвращение отпало, он сказал:

— Послушайте, Сергей Петрович! Куда и когда двигаться затопляемым колхозам, зависит только от вашего и моего сознания. И бросьте долдонить еще о чьих-то активностях. Их, этих активностей, на практике нету. Уразумейте — отсутствуют!.. Станицы десятки уже лет, еще с коллективизации, переключились на другое. На хозяйство. А во всем остальном полагаются на указание: они ведь не мужики, они колхозники, народ дисциплинированный, реальный.

— Но тогда зачем же правительственная директива — поднимать инициативность переселенцев, их творчество?

— Тьфу! — сплюнул Орлов. — Короче! — сказал он. — Кампания, как я уже имел удовольствие вам напоминать, поручена райисполкомам, то есть в нашем районе мне! А вы, если уж так хочется, воображайте, что вот те оставшиеся в хуторе товарищи переполнены, как вы выражаетесь, проблемами! Творчеством! Что они сейчас митингуют, толкают огненные речи!..

3

Нет, речей никто из оставшихся не «толкал». Хуторяне, едва собрание закончилось, разбрелись; привычно задерживалось лишь колхозное начальство да от нечего делать топталась молодежь. Люба все стояла на ветру, с ненавистью оглядывала каждого.