Память земли

— Опыта у меня нет, — мягко объяснял майор, нежнолицый, молодой, облаченный в новехонький, нескулебый на нем китель с техническими эмблемами на погонах. — Нет опыта, — извиняющимся голосом говорил он. — Но по опыту сотрудников, которые выплачивали в других станицах, дипломатичнее начать с тех товарищей колхозников, которым начислено больше…

Видать, майор совсем недавно был гражданским инженером, преподавал в вузе или сидел в конструкторском бюро и теперь, призванный на стройку, надевший форму, оставался сугубо гражданским, каким-то домашним, стыдился своего предложения хитрить с колхозниками.

— А чего ж! Нехай так, — подбодрила его Черненкова. — А то сканителятся с самого начала. — И, ни с кем не согласовывая, зычно объявила в зал: — Готовьте мешки под гроши. Сейчас будем выплачивать.

Долго ожидаемое, пугающее людей неизвестностью, началось неожиданно мгновенно. Зал притих, руководство село по местам.

Майор торопливо отчеркнул в списке выборочный десяток фамилий, и приезжий бухгалтер стал их зачитывать.

Вызванные оказались старухами, хозяйками флигельков-завалюх, за которые-то и полагалась наивысшая оплата. Старухи под гомон и облегченный смех зала скучились внизу у рампы, милиционер-усач, играя голосом, поздравил их с Восьмым марта и скомандовал: «Становись в очередь, николаевские девчата», — намекая, что были они девчатами еще при царе Николае.

Первые две взгромоздились на сцену, стали расписываться в бумагах, в обе руки получать от кассирши толстые пачки, и зал изумленно заахал в ожидании собственного счастья. Пожилая молодцеватая кассирша с высокой башней седых пышных волос — вся полнокровная, тугая — сверкала сильно выпуклыми, без оправы очками, басовито восторгалась:

— Типы-то, типы! Совершенно шолоховские!

Вокруг было празднично, а Настасья Семеновна чуяла приближение взрыва, хорошо зная: в общественном деле на подтасовках не вытянешь. Но вожжи — это стало правилом — выдергивали из ее рук, ее мнения даже не спросили. Но и она допустила недопустимое в работе — обиду — и не пресекла неверный порядок выплаты.

Приезжие лекторы говорят, что деньги отмирают. Уже, мол, теряется к ним интерес в условиях колхозно-совхозной деревни. Артисты!.. Да называй ты хуторянина хоть колхозником, хоть рабочим совхоза, а он вековой хуторянин. Он на базаре рубли за курицу берет и волнуется: не обсчитаться б. Если ж видит: не обсчитался — переживает, что получил за ту курицу бумажки не дюже новые… А здесь — шутка ли? — сбывают дедовские имения! И с ним еще хитрозадничают, выкликать начали сикось-накось. Посчитали за лишнее спросить у нее, у Щепетковой.

Она чувствовала себя подлой, но с удовольствием ждала теперь развязки. «Решили сами обойтись? Посмотрим…»

Майор продолжал отчеркивать в списке ногтем, кого вызывать. Под общую оживленность прошли-после старушонок Фрянсковы, Акимочкины, Ванцецкие, Руженковы — владельцы сохранных, но уже старых, трудных в переноске хат, за которые тоже выдавались крупные суммы.

Когда же двинулись хозяева новостроек, то есть домов послевоенных, совсем крепких, и стали вдруг получать копейки, началось то, что предвидела Щепеткова, чего ждала оскорбленной душой. Забурлили все новостроевцы: и которые отходили от кассирши с тонюсенькими пачками, не зная, класть их в карман или с размаху швырнуть на пол; забурлили и те, которые еще не были у кассирши, но уже разогнались огрести вдесятеро больше, чем первые старушонки. Хуторяне, получившие много, дипломатично молчали, а новостроевцы гудели все напряженней, создавая впечатление, что обижен весь колхоз.

Дарья перегнулась через спину Щепетковой к Голубову, распорядилась, чтоб он, член партбюро, приглянул здесь, пока смотается она в сельмаг, даст команду не продавать выпивку.

— А то орлы наши под такое настроеньице понадерутся, — пояснила она, — начнут комедии выламывать.

Да, было ясно: ни к чему добавления вроде водки или — еще хуже! — нечуткости за выплатными столами. Это понимали все, кроме плотной румяной кассирши, вертящейся на стуле. Глядя в ведомость, она восторженно басила:

— Имена-то, боже мой! Как в древней Руси. Антонида, Феноя, Лавр, Лавреен.

— Хватит, слушайте, — просительно одергивал майор, но она, отблескивая линзами и полнокровными пылающими щеками, стонала:

— А фамилии, фамилии! Песковацкова, Забазнов. Или вот Рагозина, да еще Фелицата!.. — Она громко вызвала: — Рагозина Фелицата!

— Я, — отозвалась из рядов Фелицата, направилась к сцене.