Память земли

Выпив вина и водочки, да, кажется, и самогончику, Настасья Семеновна улыбалась, но ясно представляла, как завтра отправится с червленовским председателем в «Маяк», где будет принято их заявление, и к ночи вернутся они уже не председателями, а бригадирами, а хутора их превратятся завтра из колхозов в бригады. Щепеткова, уже отрезав это, разглядывала активную Дарью. Положение Дарьи было трудным. Для служения Орлову полагалось конфликтовать с Конкиным, но как парторгу ей следовало взбодрять народ, то есть работать на Конкина, идти против себя самой; и она делала это, зычно хвалила место. Народ шумел всякое:

— Оно наиздальках казалось жутко, а увидели наблизу — ничего.

— Что такое пустошь? Закрома запустеют… Маяковка — значит маяться. Не так мы поступили.

— Так не так, перетакивать не будем! — орал Лавр Кузьмич, ширяя пальцем в повернутые к будущему морю крутосклоны. — Это ж соминая, сазанья глыбь!

— Красота, — поддерживала его Дарья.

— Не. Полкрасоты. Красота сверкнет, когда волны тут заиграются, стихия!!

Мир пел, пил, грохотал; пил даже Конкин, даже Вера Гридякина, даже Лидка, зыркая, не видит ли супруг, чокалась с пристающими к ней мужчинами, проливая на оттопыренное пальто, с восторгом ожидая обратных машин, чтоб привычно, как положено беременной, влезть в кабину к Музыченко, совершить моцион в приятной компании.

Требовался моцион и Милке Руженковой, которая знала, что в ней ребенок от Ивахненко, думала о проруби, о петле, но из каких-то сил улыбалась среди смеющихся.

5

Ничего этого Люба Фрянскова не видела. Солнце ласкало ее висок и щеку. Все один висок и одну щеку, потому что Люба смотрела лишь в одну сторону — туда, где Голубов. Кто знает? — не всегда ж срываться женскому счастью. Вдруг да и разрастется оно вперекор всему миру, зацветет благоухающим и весной и зимою прекрасным долгим цветом!.. Люба знала, что Голубов ездил в соседние колхозы к фронтовым друзьям, увещевал переселяться, что вечером опять поедет вместе с Конкиным, что районный партактив, записав райкому — завершить переселение срочно, сейчас занимается переселением, и, бесспорно, Голубов — самый боевой и значительный в этих делах… Люба видела, что Валентин Егорович счастлив. И не просто выбором пустоши, а и тем, что веселее, открытей заживут теперь червленовцы и кореновцы, что продует их в «Маяке» (как давно мечталось Валентину) крепким ветром, будет где развернуться им, уж подзастывшим в былых своих заслугах!.. Глаза резало сверкающим небом, белизной талого, наверняка последнего уже снега; слепило, наверно, и Голубова, он щурился и, как все кругом, пьяный, смешной, клялся, обнимая бабку Полю:

— Принципиально не сдохну, пока самолично с этой вот площади не увижу вершин коммунизма. Безо всяких уже телескопов, без биноклей.

Глава десятая

1

У Любы было три рекомендации — Конкина, комсомольской организации и Голубова. Через несколько минут на партийном собрании ее будут принимать в кандидаты. Много читала она о состоянии людей при этих обстоятельствах. Даже в сравнении с первой любовью состояние бывает в миллион раз торжественнее, прекрасней; и Люба ждала в себе этого.

Оно, конечно, было. Но сильней был страх. Не пугали ни биография, ни работа. Из-за отличной работы Конкин и порекомендовал оформляться. Политическая самооценка не беспокоила тоже. Люба чувствовала, что впервые стала по-настоящему комсомолкой, что в техникуме, получая пятерки, она лишь брала знания; здесь же, что гораздо существенней, эти знания отдавала.

Пугала же необходимость выступать перед народом, молча сидящим на скамьях. С глазу на глаз легко разговаривать, как угодно спорить с каждым отдельным человеком. Но сойдись они вместе, образуйся пространство между ними и тобой, всходящей на возвышение, — и ты гибнешь. Исчезает даже первая, заранее выученная фраза. Люба всегда завидовала тем ораторам, которые в переполненном зале вольготно облокачиваются о трибуну, даже ложатся на нее животом. Они не только не спешат уйти, а растягивают удовольствие — пьют воду или, подняв рукав, глянув на часы, морщатся: экая, мол, беда — истекает регламент. У Любы получалось иначе. У нее еще в техникуме сохли губы, если записывалась в прения, а когда приближалась очередь, в голову лезло совсем идиотское — сказать, что заболела…

Она томилась позади конторы, где назначили прием, боялась, что народ будет раздраженный, так как за эти три дня — с секунды, как грянул гром и колхоз перестал существовать самостоятельно, влился в «Маяк», — коммунисты задергались от мероприятий. Позавчера шло партсобрание о задачах в новой обстановке, вчера — партгруппа, сегодня опять внеочередное собрание!.. Там, за прикрытыми окнами, наверно, уже был Голубов, перед которым придется стоять, не находя места рукам.