Памяти Корчака. Сборник статей

А.Вайда, предваряя публикацию сценария «Корчак», писал: «Двадцать пять лет назад (т. е. в начале 60-х годов. — О.М.) я не мог найти в Польше еврейского паренька на роль Самсона (речь идет об экранизации одной из частей тетралогии К.Брандыса «Между войнами». — О.М.). Адольф Рудницкий назвал этот факт окончательным свидетельством уничтожения целого народа»19. А вот более свежий пример: совсем недавно, в 1992 г., в Вильнюсе — некогда крупнейшем центре восточноевропейского еврейства, в этом литовском Иерусалиме — кинематографисты не нашли подростка, который мог бы сыграть мальчика-еврея. На роль вынуждены были пригласить цыгана, которого спешно стали обучать языку идиш (это было необходимо цо сценарию).

Итак, мир восточноевропейского еврейства, каким он был до Освенцима и Треблинки, Майданека и Бжезинки, уже не существует. «Этого мира уже нет», — заключает один из героев упоминавшейся нами повести Б.Войдовского. И Корчак еще в гетто подводит черту: «И нас нет». Как и положено в мифе, тайное, сокрытое для других, — для героя явно.

В том же духе в легенде Корчака осмыслено и измерено пространство. Действие легенды локализовано в гетто. Гетто — это территория, отграниченная, отделенная от нормального мира каменной стеной. Стена означала недоступность, непроницаемость двух сфер обитания. Заметим, как часто этот мотив используют авторы повествований о Корчаке: повесть Б.Войдовского называется «За стеной», английская писательница Х.Лерд дает своему произведению заголовок «Тень стены» а Я.С.Бурас — «Звезда за стеной»…

Стена — это образ, символизирующий не только границу миров, но и рубеж, проходящий внутри человека. Для еврея — и того, что по тем или иным соображениям отрекался от своего еврейства, и ассимилированного, искренне полагавшего себя поляком, и осознававшего в полной мере свое еврейство — для каждого из них за с т е н о й происхождение становилось экзистенциальным фактом. Сложный вопрос собственной национальной идентичности человека, его национального самоопределения за этой чертой никого не интересовал — он был евреем, потому что его с ч и т а л и евреем и — метили желтой звездой.

Уже само разделение на «здесь» и «там» носит мифологический характер. Но мифическая топография легенды Корчака этим не исчерпывается.

Пространство в ней членится многократно. Есть Дом сирот — «свой» мир, где царит порядок, дружелюбие, взаимоуважение. Есть мир гетто, где голод, болезни, выстрелы в упор ночные налеты и затемнения, мир ужасный, но уже ставший привычным. Корчак с детьми должен выйти из дома, из «своего» мира, выйти не добровольно, а по приказу. Этот выход уже сам по себе — знак беды. И композиционно пространство легенды Корчака выстроено как мифологическое. В нем есть условный порог. Это — Умшлагплатц, за которым начинается странствие на периферию пространства — от знакомого к неизведанному, в «чужой», непознанный, неопределенный и страшный своей неопределенной определенностью мир.

Корчак с детьми проделывает путь — и это тоже непременный атрибут мифа. Путь реальный и путь метафорический здесь налагаются друг на друга. С одной стороны, он есть отражение реального движения, с другой, представляет собой мифологему с этическим наполнением. Путь — это и линия поведения, а становление человека как героя, и высокий выбор.

Путь Корчака описан в легенде лаконично, но крайне выразительно. Немногочисленные детали в ней — не случайны, «означены». Одна из них, подчеркиваемая чаще всего, — знамя, которое несут дети. (Именно на этой подробности строит рефрен в посвященной Корчаку поэме «Кадиш» А.Галич: «И горит на знамени зеленом / Клевер, клевер, клевер золотой».) достоверная деталь — знамя Дома сирот — становится символом немого боя, который Корчак дает фашистам, поединка, в котором Добро противостоит Злу, человеколюбие — человеконенавистничеству.

Итак, совершается путь от Дома сирот к запломбированному товарному вагону, который отправится прямо в ад.

Жанр предписывает: этот путь должен быть сопряжен с препятствиями, в преодолении которых герой обретет некие заветные ценности. Но, как мы уже говорили, легенда Корчака держится фактов — путь героя короток и страшен не трудностями. Он страшен тем, что требует предельных усилий и тем, что путь этот заведомо последний. Ибо вагон и поезд — переправа в преисподнюю. Архаическая мифическая схема («все виды переправы указывают на единую область происхождения: они идут от представлений о пути умершего в иной мир»20.) естественно» накладывается здесь на реальность.

Поезд мчится в треблйнский ад. Но ад не место для праведника. В легенде значимо, что Корчак поднимается в вагон по лестнице, — он «восходит», а не спускается в «нижний мир». Но и это не все.

Должно родиться — и рождается чудо.

На логике чудесного базируется сюжетный поворот: спасение Корчака.