Памяти Лизы Х

Вниз вела широкая обитая дерматином дверь, за ней маленький тамбур кончался каменной лестницей в два пролета. Лестница была скользкая, с бурыми следами. К стене прислонен крюк на длинной ручке, привязаной к мотку веревки. Очевидно, трупы скидывали вниз. А потом подтягивали на крюке.

— Впервые тут?

Прозектор незаметно подошел сзади.

— Тебе притащить или сама найдешь?

— Сама найду.

— Я Савву позову, он у нас тут Азазель, поможет тебе.

— Кто?

— Азазель, демон адский, ваше поколение не знает уже. Вечной книги не читали.

Она стала спускаться, держась за стену. Снизу несло карболкой. Сбитые подошвы сандалий скользили. Наконец она внизу. Под самыми ступенями лежала маленькая женщина, рот открыт, посверкивала золотыми зубами, тело ее было искорежено, наверно, сбило трамваем.

Она перешагнула через нее — лампочка в железной сетке пронзительно освещала узкий длинный подвал. Несколько кубов льда в деревянных ящиках, лед таял, вокруг лужи. Щербатые плитки на полу, изморозь по стенам. Всего четыре трупа. Он лежал лицом к стене, единственная рука неестественно вытянута за спину.

Она перевернула его, лицо, застывшее, с открытым ртом и остатками желтых зубов.

— Кызымка, — позвали ее сверху, — тебе поднять?

— Да, пожалуйста, помогите мне.

— На обмывок? Родственник?

К ней спускался санитар с крюком в сером коротком халате, громко шлепал галошами.

— Этот? Коченелый уже, — с силой вонзил крюк под ребра и потащил по полу. На лестнице велел ей идти впереди.

— Не оглядывайся, кызымка.

Азазель поднялся за ней, потом стал подтягивать тело, в темноте лестницы оно ударялось о ступени, звук отлетал эхом.

Наконец вытащил на свет, вынул крюк из рваной почти бескровной дыры.

Азазель легко охватил тело руками и отнес на стол.

— Вот тут положил, кызымка. Справишься?

— Справлюсь, идите. Спасибо, большое спасибо.

Хотела дать ему денег, он отказался — это у меня по должности их таскать.

В длинной комнате была раковина с краном, шланг, жестяной черпак.

— Смотри как надо, — в комнату возвратился Азазель, легко снял с него гимнастерку, штаны, накрыл полотенцем живот. Стал прикручивать шланг к крану.

— Нет, я сама, идите, спасибо, идите.

Она налила в черпак воды, поставила рядом. Стала мыть лицо платком, она никогда не видела его так близко, морщины, шрамы, распутывала его серые волосы. Приглаживала. Тело его было грязное, темное, очень худое, криво выступали перебитые ребра, дыра от крюка понемногу затягивалась кровяным сгустком. Она собрала его одежду, обмывала тело тщательно, осторожно, боясь причинить боль. Она ласково гладила его, впервые в жизни гладила мужское тело, властно, любовно, и в ней разливалась сладкая тоска.

— Ну что, кызымка? Давай побыстрей, стол на вскрытию ждут.

Она очнулась, подвязала ему челюсть платком, кое-как одела.

— Ты мой муж рыцарь, мой Вольдемар единственный.

Поцеловала в лоб.

— Там родственник с погребалкой приехал, — позвала ее санитарка.

Она вышла во двор. На улице за воротами стояли Ходжаевы рядом со стариком, который вчера отвозил тело. Повозка с деревянными колесами стояла рядом. Ишак мотал головой — одолевали мухи.

— На кладбище повезут сейчас, жарко, надо поскорее, портиться начнет, — санитарка подталкивала ее на улицу.

— А есть здесь лютеранское кладбище?

— Это как лютеранское?

— Где немцев хоронят.

— Есть, а как же, немецкие, армянские, все есть, все по-людски. Как жил согласно обычаям — так и похороним. Своя церковь была уних, но сейчас бога нет, и церкви нет. Немецкий квадрат ихнее кладбище называется, а где точно не скажу. Не была. А тебе зачем дочка про немцев знать?

— Да так, интересуюсь историей, историей города Ташкента.

К ним подошел пожилой загорелый человек, с темным кольцом на пальце, поздоровался: пастор Юрген.

Достал из портфеля черный шарф, крест на бечевке.

Неспешно приладил узкий белый воротник.

Взял книгу, там уже была заложена страница.

Принесли тело Вольдемара, завернутое в рогожу.

— Как вы сказали его зовут? — осведомился пастор.

Отпевал его прямо тут, у больничных ворот, вполголоса бубнил по-немецки.

Старик приладил тело, привязал, санитарка принесла оплетеную банку с водой.

Ходжаев дал денег старику, они простились с покойным и ушли, Лиза села на повозку, пастор пошел сзади, и они медленно покатили на кладбище. Путь был долгий, тяжелый, лепились мухи, она придерживала тело. Останавливались, старик поил ишака, пастор и Лиза пили воду, старик сорвал траву с мелкими цветочками, заложил за ухо и Лизе совал под нос: райхон, райхон. Лиза потерла в ладонях. Пахло нежно, горьковато, мятно.

На кладбище уже была вырыта яма, сбоку в ней торчали чьи-то кости, на дне собиралась вода. Возле ямы стояло ведро с известью и кирка.

Вдруг в ней проснулась ревность — кто там рядом с ее рыцарем? Она похоронила бы его в поле, под гордым деревом…

К ним подошел человек, ловко стянул тело с повозки, развернул и стряхнул его в могилу. Пастор запричитал молитву. Человек покидал известь из ведра и стал закапывать.