Памяти Маргариты Ивановны Матусевич (1895-1979). К 120-летию со дня рождения

Меня увлекли проблемы интонации русской речи. В те годы экспериментально-фонетических исследований интонации практически не было. Записи дикторов, отобранных для исследования, проводились на кимографе. Меловая бумага наклеивалась на барабан, покрывалась копотью от специально подготовленных свечей. На каретку, которая должна была двигаться по бумаге вращающегося барабана, прикреплены три датчика, на которые поступает сигнал от амбушюра, прижатого ко рту, от голосовых связок и сигнал от сети (для подсчета длительности). В случае необходимости возможно было укрепить и носовую оливу, чтобы фиксировать поток воздуха, выходящий из носа.

После того, как лист был записан до конца, необходимо было, разрезав его, опустить в находящийся в специальной кювете лак. Через час, как только высыхал лак, материал был готов к исследованию. Осциллограммы и спектрограммы, полученные с помощью электронной аппаратуры (осциллографы, спектрометры), появились позже.

Маргарита Ивановна была мудрым руководителем. Она старалась заставить думать, самой находить решение, делать выводы. Под её руководством я писала курсовые работы, а затем и диплом.

На пятом курсе в марте месяце я ждала рождения ребёнка (тогда ведь неизвестно было, кто родится: мальчик или девочка). Мы договорились с Маргаритой Ивановной, что я допишу диплом в феврале, чтобы было время учесть её замечания и подготовить окончательный текст.

Я так и сделала. И в феврале отдала весь текст с иллюстрациями, схемами, расчётами и приложениями Маргарите Ивановне. С нетерпением ждала её решения.

Маргарита Ивановна была очень внимательна ко мне. К счастью, мы жили рядом друг с другом: она – на Кировском проспекте, я – на улице Куйбышева. Я часто бывала у Маргариты Ивановны, пила прекрасный чай, приготовленный Маней, помогавшей ей по хозяйству, рассказывала обо всём, что ее интересовало: о папе, маме, «Ленинградском деле», колонии, львовской школе и Львовском университете. В эти дни ожидания мной ребёнка Маргарита Ивановна была особенно заботлива. Я поняла сколько в ней добра, нерастраченной нежности. Она не была замужем, а любила всю жизнь одного человека.

Маргарита Ивановна позвонила мне примерно через неделю, спросила, не трудно ли мне к ней прийти, и сказала, что у неё есть ряд замечаний.

Я шла, со страхом думая о том, как успеть всё исправить. Оказалось, что, с моей точки зрения, замечания были не очень существенными, но для Маргариты Ивановны не было мелочей: всё должно быть правильно и при этом изящно. Особое внимание уделялось языку изложения (как я оценила эти требования спустя годы!).

Мы опять долго говорили не только о побудительных предложениях. Из-под внешней сдержанности, а иногда почти суровости, часто не просто проглядывала, а ярко светилась чуткая, мягкая, удивительно добрая душа.

Я закончила диплом, родила дочь, выписалась из больницы, позвонила Маргарите Ивановне. Она прислала мне в больницу (это была Военно-медицинская академия) трепетное поздравление. Маргарита Ивановна сказала, что хочет повидать Елену, которую считает своей внучкой.

Я до сих пор помню тот день, когда две бабушки (моя мама и мама моего мужа) встретили третью бабушку.

Подарок, который принесла Маргарита Ивановна, был удивительный: её собственная распашонка и шапочка.

Это была первая распашонка и шапочка не только Алёны, но и второй моей дочери, Виктории, и её двоюродной сестры Татьяны, и наших с моей сестрой внуков: Алексея старшего и Алексея младшего.

Каждый день Маргарита Ивановна мне звонила, чтобы узнать, как малышка. Она была свидетелем и первых её шагов, и первых школьных лет.

Маргарита Ивановна сделала всё для того, чтобы имя Льва Владимировича Щербы стало родным и для всех нас. Их связывала долгая дружба и, как мне кажется, во всяком случае со стороны Маргариты Ивановны, более глубокое и трепетное чувство.

Лев Владимирович был учёным, профессором нашего Университета и, наверное, к этому можно было бы ничего не добавлять. (Намного позже его верный ученик – Лев Рафаилович Зиндер, большой друг Маргариты Ивановны, сказал: «Как жаль, что теперь часто один – профессор по имени существительному, другой – по глаголу»). Но широта интересов, глубина проникновения в проблему, разносторонность знаний Льва Владимировича не могли не поражать его современников и поражают нас всех до сих пор.

Язык, во всем его многообразии, фонетика отдельных языков, таблица классификации согласных и гласных, остающаяся лучшей до сих пор, и многое, многое другое – это всё Лев Владимирович Щерба.

Каждый из лингвистов, какое бы филологическое направление он ни выбрал, находит у Щербы мысли, идеи, рассуждения на избранную им тему. Учебник русского языка для средней школы 1934 года остается лучшим до сих пор, наверное, потому, что его писал академик, глубоко проникший в языковую суть, понявший стройность и внутреннюю логику системы языка.

Лев Владимирович считал, что он ещё очень мало знает, боялся формальных определений лингвистических категорий.