Памяти Пушкина

Из этого упоминания, кажется, можно вывести с полным основанием, что первые явления Демона восходили еще к поре петербургского житья поэта (в последнее время пребывания в Лицее и по выходе из последнего) до перехода на юг, когда Пушкина еще не постигло разочарование в грехах о свободе и доброй славе. Это подтверждается также и приведенным уже выше, относящимся к 1816 году упоминанием:

…пролетел миг упоения,

Я радость светлую забыл;

Меня печали мрачный гений

Крылами черными покрыл.

Ср. в стих. «В.Л. Давыдову» (1821; VII, 21): «Клянусь, не внемля сатане», и в «Разговоре книгопродавца с поэтом»:

…ярые виденья,

С неизъяснимою красой.

Вились, летали надо мной

В часы ночного вдохновенья.

Все волновало нежный ум:

Цветущий луг, луны блистанье,

В часовне ветхой бури шум,

Старушки чудное преданье.

Какой-то демон обладал

Моими играми, досугом;

За мной повсюду он летал,

Мне звуки дивные шептал,

И тяжким, пламенным недугом

Была полна моя глава…

Ясно, что в образе демона мы имеем олицетворение мрачного раздумья, начавшего посещать поэта уже с последних лет пребывания в Лицее. Такое толкование согласно с объяснением, данным самим поэтом (Анненков. Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху. СПб., 1874, стр. 153): «Не хотел ли поэт олицетворить сомнение? В лучшее время жизни сердце, не охлажденное опытом, доступно для прекрасного… противоречия существенности рождают сомнение. Оно исчезает, уничтожив наши лучшие поэтические предрассудки души… Недаром великий Гете называет вечного врага человечества – духом отрицающим. И Пушкин не хотел ли в своем «Демоне» олицетворить сей дух отрицания или сомнения и начертать в приятной картине печальное влияние его на нравственность вашего века?» Нет никакого основание не доверять вслед за г. Сиповским этому свидетельству поэта, вполне согласному с приведенными выше и собранными также в статье Поливанова данными о продолжительной неоднократной работе Пушкина над образом Демона. К A.Н. Раевскому, как его описывают знавшие его лица, вряд ли подходят такие выражения, сохранившиеся в черновых рукописях поэта, как следующее:

Непостижимое волненье

Меня к лукавому влекло.

И я мое существованье

С его навек соединил…

С его неясными словами

Моя душа звучала в лад…

или (I, 286):

Ужели он казался прежде мне

Столь величавым и прекрасным?

Ужели… глубине

Я наслаждался сердцем ясным?

Кого ж… возвышенной мечтой

Боготворить не постыдился!..

Быть может, в этих стихах речь идет об образе, сродном тому, о котором говорилось еще в стихотв. 1830 г. (см. выше) как о «волшебном демоне – лживом, но прекрасном». Пушкину, по-видимому, с раннего времени был известен величавый образ Мильтонова сатаны. В стихотв. «Бова» (1815 г.; Соч. II, I, 95) читаем:

За Мильтоном и Камоэнсом

Опасался я без крыл парить,

Не дерзал в стихах бессмысленных

В серафимов жарить пушками,

С сатаною обитать в раю…

Но вернее, что Пушкин под своим Демоном разумел кого-то другого. Вряд ли то был Вольтер, хотя в сейчас названном отрывке «Бова» (ib., 96) Пушкин выразился об авторе «Жанны Орлеанской»:

О Вольтер, о муж единственный,

Ты, которого во Франции

Почитали богом неким,

В Риме дьяволом, антихристом,

Обезьяною в Саксонии…

и хотя не без воспоминаний о сатире Вольтера «Le diable» Пушкин мог затеять в 1821 г. «сатиру, в которой выступал сатана» (I, 267). Согласно с указанием самого Пушкина, следует иметь в виду гётевского Мефистофеля, с которым наш поэт мог быть рано знаком благодаря Кюхельбекеру. К Мефистофелю хорошо подходит пушкинская характеристика «Демона». Но вспомним, что и Байрон казался Пушкину демоном в «Гяуре» и «Чайльд Гарольде». По словам Анненкова, («Пушкин в Александровскую эпоху», стр. 151), согласным со свидетельством П.Л. Чаадаева, переданным г. Бартеневым (Р. архив, 1866, стр. 1140: с Байроном он начал знакомство в Петербурге, где учился по-английски и брал для этого у Чаадаева книжку Газлита «Рассказы за столом»), «Пушкин принялся на Кавказе за изучение английского языка, основы которого знал и прежде». Не поэзия ли Байрона толкнула Пушкина к этому изучению уже в Петербурге? При том увлечении английским поэтом, о котором свидетельствуют приведенные выше выдержки из переписки в 1819 г. друзей Пушкина, кн. П.А. Вяземского и А.И. Тургенева, странно было бы, если бы Пушкин не интересовался уже тогда великим британским поэтом. С последним он мог знакомиться во французском переводе, подобно Вяземскому, читавшему «Чайльд Гарольда» также во французском переложении. Что до усвоения Пушкиным английского языка, о том см. примеч. на стр. 648 Ост. архива. К собранным там данным следует прибавить, что составленную Пушкиным фразу на английском языке находим уже в его письме от 12 марта 1825 г. (VII, 113). Конечно, «Демон» Пушкина не вполне подходил к самому Байрону, но обрисовка первого не далека от демонического типа, как последний представал в целом ряде произведений Байрона, сделавшихся известными Пушкину к 1823 г. Усматривает отношение пушкинского «Демона» к Байрону и г-н Третяк: Ateneum, 1899, Maj, str. 284–286.

535 I, 201.

536 I, 281:

Увидел я толпы безумной