Памятник Дюку(Повести)

Тоня подавленно молчала. Она была неискушенным бойцом и сейчас вдруг ощутила всю меру своей неопытности. Нет, она не может победить в этой схватке. Леня правильно говорил, он предвидел, что перед нею сильный противник и не с ее слабыми руками справиться с ним. Если он схватит ее сейчас и задушит, то Круглов даже не услышит ее крика, — так это мгновенно случится.

Ей нестерпимо хотелось броситься к двери и убежать, и пусть потом будет что будет. Пусть ее посылают хоть в штрафной батальон.

И вдруг она заплакала, припав лицом к столу. Ее тонкая спина вздрагивала под гимнастеркой, волосы закрыли лицо, и Петреску оцепенел, слыша глухие, сдавленные рыдания.

Он продолжал стоять посреди хаты, и взгляд его выражал растерянность.

— Я понимаю, — проговорил он, — вы, конечно, не виноваты!

Это было, как безумие. Тоня почувствовала, что в ней возникла другая жизнь и она сама уже больше не та, что была минуту назад. Все то, к чему она готовилась все эти дни, о чем непрерывно думала, вдруг стало ее сущностью, так, наверно, бывает у актрис в минуты высшего вдохновения. Она уже больше не контролировала свои слова, они произносились сами, на том душевном накале, который передавался Петреску и заставлял его верить.

— Что вы знаете о моей жизни?! — говорила она. — Может быть, я в тысячу раз несчастнее, чем вы! Я одинока! У меня в Одессе сестра, и я каждое мгновение боюсь, что об этом узнают! Тогда и меня будут считать предательницей! Как я хотела бы исчезнуть! Каждый день для меня пытка!..

— Не плачьте, — сказал Петреску, шагнув к ней. — Эта проклятая война всех нас сделала зверями! Я тоже запутался… Я уже ничего не понимаю…

В это мгновение Тоня услышала быстрые шаги в сенях, распахнулась дверь, и на пороге возникла приземистая фигура Виктора.

Очевидно, заплаканное лицо Тони поразило его. Он мгновение постоял, оценивая обстановку, и громко неестественным голосом спросил:

— Слушайте, Тоня! Сегодня пленного кормили?..

И сквозь завесу слез Тоня ясно увидела, как в широком горле Петреску поднялось и опустилось тугое яблоко кадыка.

— Нет! Его морят голодом! — вдруг закричала она истерически. — Иди! И немедленно принеси!..

Виктор испуганно попятился, — ему уже было не до горла Петреску, да и вряд ли он его разглядел, так как тот стоял к нему боком, — и исчез за дверью.

— Вы, кажется, кричали на лейтенанта? — пробормотал Петреску. — Вас ведь могут за это отдать под суд?..

— И пусть! Пусть отдадут, — ожесточенно сказала Тоня, она уже сама верила в то, что говорит. — Я ничего уже не боюсь.

А все же самоконтроль, о котором она в эти мгновения не подозревала, действовал с необычайной точностью. «Уходи! Уходи!» — требовал внутренний голос, и она ему подчинилась. Усталым движением застегнула сумку, которая ей так и не понадобилась, и, сказав Петреску, что пойдет на кухню, чтобы заставить скорее принести теперь уже обед, вышла из хаты.

Только сойдя с крыльца, она почувствовала всю меру душевной усталости, но все же нашла в себе силы улыбнуться Круглову, который проводил ее взглядом, полным встревоженного внимания…

— Ну как? — спросил Савицкий, как только она перешагнула порог.

По его взгляду, острому и веселому, и по тому, как подался вперед Корнев, который сидел у стола, удобно опершись о его край, Тоня поняла, что, ожидая ее, они о чем-то поспорили, и теперь от нее зависит, кто выиграет. И эта непринужденная атмосфера подействовала на нее успокаивающе.

— Все было, как вы сказали, — проговорила она, смотря в лицо Савицкого и чувствуя облегчение оттого, что она снова может быть естественной.

— Точнее! — нетерпеливо хлопнул ладонью о стол Корнев. — Что было?..

— Как только Виктор спросил о еде, он тут же сделал вот так! — И она старательно проглотила слюну, вытянув шею.

— Ну, что я говорил! — воскликнул Савицкий. — Иди в военторг, тащи коньяк, Корнев!

— Нет, подождите! — не сдавался тот. — Как он сделал? Покажи-ка еще раз!..

— Вот так! — сказала Тоня и опять проглотила слюну.

Стараясь не пропустить ни одной подробности, она изобразила голодное выражение, с которым проглотил слюну Петреску, и это окончательно развеселило Савицкого.

— Ну и актриса! — захохотал он. — Кончится война, ты же во МХАТе будешь играть!..

Корнев поднялся, вздохнул и поплелся к двери.

— Ты куда? — спросил Савицкий.

Тот обернулся:

— А водка не пройдет?

— Слушай, Корнев!.. Не торгуйся… Иди, раз уже пошел!..

Корнев почесал кончиком прокуренного пальца лысину, надел фуражку и притворил за собой дверь.

— Ну, теперь рассказывай подробно! — сказал Савицкий. — Да чего ты стоишь?.. Присаживайся! А этот истукан Виктор так ничего и не разглядел. Так, значит, Петреску по-русски понимает?

— Понимает, — кивнула Тоня.

— Прекрасно! Это нам очень кстати! Но в разговоре с тобой он в этом не признавался?

— Что вы, товарищ полковник! Он это скрывает. Ему ведь важно, чтобы при нем не стеснялись…