Памятник интеллигенции

Профессор. Нет, он прав. Все, к сожалению, это прошлый век, а мы его остатки, которые никак не могут с этим согласиться. Сейчас рождается другое, хорошее или плохое – не нам дано судить, но посмотрите вы, кто нам идет на смену. Вот эта девочка с роялем, и это дом ее и все ее надежды. Она, естественно, устала, но мы бы не смогли уже вот так, лишь с верой в Господа, в талант свой и в удачу, войти во тьму и видеть все же свет, и потому в нас иногда вскипает зависть, но, к сожалению, не честь. Она не понимает, как счастлива она, что все, что есть у нее – это она сама. И это все отдать за эту квартиру – нет. Мы не позволим, нет. Нина, Нина, ну накрой скорее стол, мы угостим ее, потом пускай идет: на улицу, под дождь, в коморку временную, где вечером ей не дадут играть, но, Нина, сейчас мы девочку спасем и покажем путь ей на вершину.

Нина. Не знаю, что сказать, вы все еще мальчишки, но вы мои и вы по мне, менять вас не смогу. Да если б и смогла, то я не сделала бы это, все потому, что прошло мне данное Богом время, чтобы надеяться на результат хотя бы равного обмена.

Профессор. Вы слышали?! Вам надо уходить. Поверьте, звучание рояля здесь никому не может удружить, и Вам, скорее, что придется с ним расстаться, но Вы не сможете, а, если да, то этим предадите Вы себя, или то назначение свыше и Ваша жизнь будет зажата вот в этих стенах, но, правда, будет много мяса. Вам выбирать, но мы – за Вас.

Все (хором). За Вас.

Невеста 2. Но что же делать мне с роялем?

Художник. Оставьте здесь, пока Вы не найдете, где жить. Но верьте, верьте, что найдете Вы будущее, а иначе и не стоит жить. Идите же скорей, не тратьте время зря, да и тетушке привет, и передайте ей от нас, пускай не трогает своими нечистыми руками вот этот, с наших заброшенных полей собранный, из полевых цветков, – как она красива! – букет. Прощайте.

Невеста 2. До свидания.

Профессор. Ну вот, одну спасли, или, по крайней мере, попытались. А может, были и неправы, но все-таки должны ведь что-то мы спасти от этой черной печали, в которую так смело мы вошли, и мы вошли с закрытыми глазами, и там остались, а она, так редкостно сегодня видеть, как свет забытых дней, пришла.

Писатель. Да, я заметил, – как чистая слеза, из времени трамваев и студентов, из времени, когда мы все учились, чтобы потом нас бросило сюда.

Художник. Опять ты ничего не понял, не можешь ты писать, заметь, и знаешь, почему? Тебя не бросило сюда, признай, что это то, чего в действительности ты стоишь, и это все твое… Судьба, и чтобы она тебя любила, ты должен верить был в свой путь, и защищать его, и биться, и ставить каждый раз на кон одну достойную ей ставку, заметь, достойную, наполненную верой – жизнь свою. Тогда ты мог бы говорить, писать, мечтать и даже снова полюбить, и так, чтобы тебя любили. Скажи, за что любить тебя, за вечное нытье раба?

Профессор. Ты прав, о мой великий друг, среди троих ты полезней всех, и потом, среди троих ты можешь быть великим. Однако, знаешь, я тебе скажу, что истина в вине, а мы боролись с этим, чтоб доказать, что существует кое-что еще, но красоты нежной ручейки так и не стали речкой. Пришли грязные дожди, и нас попросту смели, и мы не протянули даже руки, чтобы спастись самим.

Нина. Как я тебя люблю. Ваш интеллигентный бред, и рассуждения ни о чем. Вы были, запомните вы были – накачанные воздухом пузыри, ходили вы друг перед другом, как надувные шары, которых сейчас так много. Вы со своим резиновым мышлением могли часами создавать себя, и, Господи, ну почему мы соглашались с этим приложением, ведь пять копеек всего лишь была стоимость шара.

Художник. О, Нина, нет, мы рассуждали…

Нина. Да, и до сих пор вы рассуждали, ждали, а мы выдергивали вас от вашего дешевого застолья, чтоб уложить к себе в кровать, хоть знали вашу цену, но не было другого, и оставляли мы себе надежду, что это все-таки не так.

Художник. Вслушайтесь – мать-родина вещает ее устами. Я бы нарисовал с тебя картину, в ней было бы больше красоты, чем в том, что было создано доселе…

Нина. Вот, вот… Вот этот пьяный бред мы слышали десятки лет. Что создали, чего бы не было до вас, вы жалкие глашатаи идей, которых выдумал Господь и дал нам, как проклятье, и еще – чтобы как-нибудь удержать от уничтожения человеческий род. Но с вами…

Художник. Хочешь, на картине тебя на лошадь посажу?!

Нина. Да, я думаю ты задумал больше, меня в натурщицы забрать. Вот вкус?! Испорчен! У тебя не тот уже и глаз. Да отсюда нас попросят…

Художник. Ну почему? Почему к моему благородному предложению ты так относишься…

Нина. Хватит говорить вам ни о чем. И что там будет на картине, мои висячие груди, похожие на уши спаниэля…

Художник. Ну что ты, я же все-таки художник.

Нина. Почти пластический хирург, но меня больше интересует сейчас, кто лошадь будет подо мной изображать. Писатель выдержит минуты две. Мой муж несет меня и так всю жизнь. И место вот на этом коне у меня гораздо выше, чем на том, куда меня ты собирался посадить, и менять его я не хочу.